если бы удалось разместить в спускаемом аппарате двух  или  трех  человек  в
катапультных креслах, то врезать в  оболочку  шара  ни  два,  ни  даже  один
дополнительный  люк  для  катапультирования  невозможно.  А   следовательно,
невозможно было бы обеспечить спасение экипажа в  случае  аварии  ракеты  на
старте или на начальной фазе полета. Ведь нужны были еще два  отстреливаемых
люка для основной и запасной парашютных систем.
   Тогда Королев отступился. Потом он еще два-три раза возвращался  к  этому
вопросу, и снова приходилось его убеждать, что ничего хорошего из  этого  не
получится. Да и зачем? Мы уже вели разработку нового корабля "Союз", который
мог обеспечить полет на орбиту экипажа до трех человек и при этом должен был
обладать вполне приличной системой спасения экипажа в случае  аварии  ракеты
на любом участке полета. Что ему  не  давало  покоя?  Может  быть,  то,  что
американцы в это время работали над двухместным "Джемини"? А может быть,  он
не верил, что мы сможем сделать корабль "Союз"? Или к нему сверху  (Хрущев?)
приставали? Ходили потом такие разговоры. Но от самого С.П.  я  об  этом  не
слышал. Или ему просто хотелось "внести собственный вклад"? Возможно, Сергей
Никитович Хрущев сможет что-то сказать об этом. Но скорее всего, мы так и не
узнаем, в чем дело. Но Королев не был бы самим собою, если бы отступился.
   В феврале 1964 года он опять задал  этот  же  вопрос.  Однако  теперь  на
крючок насадил жирного червяка. Как бы ненароком  сказал,  что  если  найдем
способ посадить в "вос-токоподобный" корабль двух-трех человек, то одним  из
них мог бы быть инженер. Я воспринял это как  предложение  о  джентльменском
соглашении. Вернувшись в отдел, заново перебрал  возможные  варианты.  Вроде
бы, если пойти на увеличение  риска  на  старте,  можно  осуществить  мягкую
посадку корабля с тремя космонавтами, используя различные  схемы  аварийного
спасения на разных участках полета, кроме, разумеется, начального:  существо
дела измениться не могло.
   Появилась какая-то надежда на осуществление  моей  детской  мечты  самому
отправиться  в  заманчивое  и   не-обыкновенное   космическое   путешествие.
Воспоминание о детских размышлениях к тому времени, а вернее, сразу же,  как
только мы  приступили  к  проектированию  "Востока",  оформилось  во  вполне
конкретное стремление. Можно даже сказать, что это стремление явилось  одним
из важнейших стимулов в работе.
   Но когда еще в начале работ над "Востоком" я узнал  от  Королева  об  уже
принятом решении поручить ВВС отбор и подготовку космонавтов (он сообщил  об
этом задним числом) и переубедить его не удалось,  меня  охватила  досада  и
отчаяние. Если бы мы  сами  стали  готовить  космонавтов,  я  бы  к  полету,
конечно, пробился. Но поскольку в качестве кандидатов рассматриваются только
летчики, значит,  для  меня  это  гиблое  дело.  Переучиваться  на  летчика?
Поздновато, пожалуй. А главное, кто будет работать?  Но  и  сдаваться  ни  к
чему. Стал искать предлог, чтобы еще раз и более обоснованно поднять  вопрос
о полете инженера.
   Однажды, сразу же после полета Белки и Стрелки в  августе  1960  года  на
корабле-спутнике, поздним вечером я излагал  Королеву  наши  предложения  по
доработке проекта пилотируемого  корабля  и  по  упрощению  схем  аварийного
спасения космонавта на "Востоке" в различных фазах полета. Схема  получалась
довольно рискованной. Королев слушал молча, спокойно кивая  головой  в  знак
согласия. Я закончил свои предложения словами: "Риск тут  все-таки  немалый,
подвергать опасности ни в чем не повинного  молодого  летчика,  не  имеющего
отношения  к  предлагаемой  рискованной  схеме  полета,  не   хотелось   бы.
Испытывать корабль должен автор  рискованной  схемы,  то  есть  я  сам".  На
благоприятную реакцию сразу я и не рассчитывал. Напоминать о своем авторстве
Королеву - это все равно, что махать красной тряпкой перед мордой быка. С.П.
регулярно демонстрировал свою позицию на этот счет: "Здесь  я  хозяин.  Все,
что здесь делается, все, что здесь придумывается и изобретается, принадлежит
мне". Но такой бурной реакции я все-таки не ожидал.  Что  тут  началось!  Он
буквально взорвался, начал орать. Хотя до этого момента на меня  он  никогда
голоса не повышал. Я тоже завелся.  В  словах  его  не  было  упоминания  об
авторстве. Он был достаточно осторожен, даже в  случаях,  когда  выходил  из
себя. Слова произносились другие: "ерунда", "дилетантство". Уехал я от  него
расстроенный.
   Потом, дома, размышляя о причинах столь бурной отрицательной  реакции,  я
пришел к выводу, что он увидел-таки логику в моих предложениях. Но  ведь  он
сам незадолго до того наверняка стоял перед выбором: кого и как отбирать для
подготовки к  полетам.  Его  старые  знакомые  -  врачи  из  ВВС,  наверное,
агитировали  за  летчиков.  Решение  было  принято,  скорее  всего,  по  его
предложению. И может быть, в душе он еще переживал.  Мне,  однако,  кажется,
что у Королева была еще одна причина для столь резкой реакции. Ведь  он  сам
не мог не мечтать о полетах на корабле. Но  их  время  для  него,  толстого,
пятидесятипятилетнего, не очень здорового человека, пришло  слишком  поздно.
Да и не пустили бы его, конечно. А тут я - этот наглый мальчишка! Разбередил
рану и возбудил естественную ревность. Но тогда я был огорчен не меньше. Тем
более что через несколько дней он  провел  совещание,  на  котором  все  мои
предложения были им приняты, но об участии в полете разработчиков ни им,  ни
мною не было произнесено ни слова.
   Через некоторое время неприятный  осадок  от  столкновения  прошел,  наши
отношения выровнялись,  и  я  снова  начал  заговаривать  об  участии  наших
инженеров в полетах. Теперь его реакция стала несколько иной, что-то  вроде:
"ладно, не сейчас, успеется". Главное, воспринимал, привык.
   Прошел, однако, чуть ли не год, и на следующее  лето,  уже  после  полета
Титова, С.П. согласился: "Ладно, хорошо, давайте у себя  организуем  отбор".
Что тут началось! Стали мы списки составлять. Набралось  несколько  десятков
охотников. Хотя большинство абсолютно не верило  в  реальность  всего  этого
дела. Время  шло,  но  никто  нас  на  медкомиссию  не  приглашал.  Скептики
торжествовали. Уже более двух лет прошло, но ничего с места  не  сдвинулось.
Хотя, как я убедился, Королев об этом не забывал. Как-то летом он  предложил
съездить с ним вместе в Сокольники, в госпиталь ВВС, где будущие  космонавты
проходили  отборочную  медицинскую  комиссию.  Говорили  мы  с   врачами   о
возможности привлечения к полетам инженеров: мол,  так  ли  уж  нужны  такие
высокие требования, по которым сейчас летчиков проверяют. Надо сказать,  что
авторитет среди медиков (как, впрочем, и повсюду) был у С.П. тогда  большой,
поэтому  такая  постановка  вопроса  с  его  стороны  произвела  на  медиков
впечатление.  Тут  же  они  выразили  готовность  подумать   о   специальных
требованиях к  бортинженерам.  Особенно  благоприятную  позицию  занял  врач
Евгений Федоров, один из ведущих участников отбора и медицинской  подготовки
космонавтов.
   И вот наступил февраль 1964 года.  Пробил  час!  За  короткий  срок  были
сформулированы основы проекта. Показывая  С.П.  наши  расчеты  и  эскизы,  я
добавил: беремся за это дело, если только  наших  включат  в  экипаж.  Ну  и
конечно,  выдвинул  основной  аргумент  о  необходимости  иметь   на   борту