много забот доставляли ей мы, сыновья, особенно я - часто болел. Был у  отца
и матери любимчиком (младший!). Правда, делами  моими  и  увлечениями  никто
особенно не интересовался. Не потому, что родителям это было безразлично,  а
потому, что все их время, вся их энергия уходили на то, чтобы прокормить нас
и хоть как-то одеть.
   Мой брат Борис был старше меня на четыре года и учился он так себе, вечно
где-то пропадал. Я наоборот, хорошо учился, много читал. Иногда мать чуть не
силком выгоняла меня погулять на улицу. С братом мы были хоть и  друзья,  но
часто  ссорились,  дрались,  правда,  быстро  мирились.  Он  был  веселым  и
контактным. А у меня с этим было неважно.  Наша  мальчишеская  компания  все
время где-нибудь бродила: то пешком, то на велосипедах по  окрестностям,  то
на нашу речку Воронеж - купаться. По дороге он, а иногда и я (учился у него)
рассказывали  придумываемые  тут  же  на  ходу   истории   о   приключениях,
путешествиях.  Когда  ему  шестнадцатый  год  пошел,  проявилась  разница  в
возрасте, появились у Борьки и  другие  интересы:  знакомства  с  девочками,
танцы, начал от меня отдаляться, отношения наши стали сходить на нет.
   В 1939 году, когда Борька уже  кончал  девятый  класс,  в  школу  приехал
агитатор  из  артиллерийского   училища.   Сильное   он,   видно,   произвел
впечатление: в гражданском, хорошо одет, ладное пальто, в шляпе:  "Хорошо  в
армии живут командиры!" И имел успех: после окончания девятого  класса  чуть
ли не все мальчишки их класса (сумасшедшее дело!), и Борька  тоже,  ушли  из
школы  и  поступили  в  Сумское  артиллерийское   училище.   Выпустили   их,
девятнадцатилетних, лейтенантами 11 июня 1941 года, за десять дней до начала
войны. Назначение он получил в Западный военный округ.  Он  написал  нам  об
этом с дороги, и больше о нем мы ничего не  знали  до  конца  войны.  Только
после войны, в результате бесчисленных запросов  получили  извещение:  Борис
Петрович Феоктистов пропал без вести на  Западном  фронте  в  сентябре  1941
года. Но боюсь, что это была просто отписка.
   У меня был еще один брат - сын мамы от ее первого брака - Сашка. В городе
он был известен как добрый, но и очень сильный и крутой  парень.  Все  время
родителей  уходило  на  хозяйство  (корова,  козы,  куры  -  нас  надо  было
кормить!), и мы были предоставлены самим себе.  Мы-то  с  Борькой  были  еще
маленькие, крутились около дома, а он  был  уже  большой,  влип  в  какую-то
мальчишескую компанию, которая,  пытаясь  подобраться  к  какому-то  ларьку,
попалась с поличным. Сашка взял вину на себя и загремел в Сибирь.  Несколько
раз он убегал, добирался до Воронежа, здесь его успешно хватали и отправляли
назад.  Наконец  это  ему  надоело,  бегать  перестал,  овладел   профессией
экскаваторщика и уже перед войной законно вернулся  наконец  домой.  Получил
права водителя и был призван в армию. С первых дней  войны  был  на  фронте,
попал в окружение, в плен, но, как и раньше,  сумел  удрать,  перешел  через
линию фронта, но не явился в воинскую  часть:  понимал,  что  его  в  лучшем
случае посадят, а в худшем - просто поставят к стенке. Сумел  пробраться  до
Воронежа: рассчитывал на маму - она все же была общественным  деятелем.  Она
привела его в военкомат, все обошлось благополучно, и его просто вернули  на
фронт. И от него мы больше никакой весточки не получили. Уже после  войны  я
встретил как-то одного из его товарищей, который рассказал, что в послед-ний
раз Сашку видели на Курской дуге - он был военным водителем грузовика.
   Когда началась война, мне было 15 лет. Помню, 22  июня  слушал  по  радио
речь Молотова. Дома, кроме меня, никого не было. Я  был  совершенно  уверен:
"Какой дурак! Сотрем мы этого Гитлера в порошок в два счета.  Хорошо  бы  на
фронт как-нибудь попасть, пока война не кончилась". Война почему-то  все  не
кончалась. Занятий в девятом классе уже не было. В словах  "наши  отступают"
сосредоточивался, казалось, весь смысл жизни тех дней. Еще  летом  в  городе
объявили запись в истребительные батальоны: ловить парашютистов-диверсантов.
Мы с приятелями тоже пошли записываться. Но меня не взяли -  не  комсомолец.
Куда деваться, пришлось подать заявление  в  комсомол  (а  до  начала  войны
мучился - как бы от этого дела увернуться!).
   В июне сорок второго призвали в армию отца (до этого у  него  была  бронь
как у главного бухгалтера областного Рыбтреста), и, хотя как раз в это время
у него было обострение грыжи, он ушел в  армию.  Прошел  он  всю  войну,  от
Сталинграда до Берлина, сапером. Тогда же, в дни,  когда  отца  призывали  в
армию, в конце июня, немцы начали бомбить  Воронеж.  Вот  с  этого  момента,
по-видимому, мое детство кончилось. Стало понятно, что идет  тяжелая  война.
Налеты несколько раз в день, в городе начались пожары.
   Многие стали покидать город, и мать тоже решила, что  надо  нам  уходить.
Дом у нас был свой. Забили мы окна и двери досками, взяли с собой  корову  и
пошли вместе со всеми через Чернавский мост  на  левый  берег  и  дальше  на
восток. Наша собака Дружок за нами увязалась, а кот  Билли  Бонс  не  пошел,
остался дома, хотя с собакой они очень дружили,  даже  спали  рядом.  Потом,
когда я уже пробирался в оккупированный город через  линию  фронта  и  зашел
как-то домой, кот наш выскочил из кустов.  Узнал  меня,  жалобно  промяукал,
потерся об ноги и снова скрылся в кустах.
   Мне очень хотелось остаться в прифронтовой полосе.  Но  жалко  было  мать
одну оставлять. И все же я решил: дойдем до безопасного места, и я  вернусь.
Двое суток мы шли в потоке беженцев. На  третий  день,  когда  мать  ушла  в
соседнюю деревню менять вещи на еду, я написал ей записку, что  должен  быть
там, в Воронеже, и ушел.
   Еще весной мальчишка из параллельного класса нашей школы Валька Выприцкий
(мы сверстники были, но он был выше  меня,  крупнее)  под  большим  секретом
рассказал, что он "выучился на разведчика" и что, если я тоже хочу выучиться
ходить  в  разведку  через  линию  фронта,  я  должен  обратиться  в   школу
разведчиков. Конечно, я туда тотчас же помчался. Принял  меня  подполковник,
мы поговорили. То ли фигурой не вышел, то ли еще  что,  но  меня  не  взяли.
"Разведкой мы не занимаемся. Если бы немцы были на территории нашей области,
тогда другое дело".
   И вот теперь, по дороге в Воронеж, мне  повезло,  в  Рождественской  Хаве
подполковника того встретил. Звали его Василий Васильевич Юров.  Я  напомнил
ему о себе. Меня приняли в разведгруппу при Воронежском гарнизоне. И тем  же
вечером, вернее ночью, мы выехали в машине в сторону Воронежа (в городе  уже
были немцы). Было это 6 июля. Уже на рассвете, на левом берегу реки Воронеж,
в небольшом лесу перед самым городом, на полянке нашли что-то  вроде  штаба.
Здесь я получил первое задание:  пробраться  в  город  и  уяснить,  что  там
происходит. Дело в том, что четкой линии фронта вблизи города не  было  и  в
городе - было слышно  -  шел  бой.  Последним  инструктировал  меня  молодой
генерал в кожаной куртке, кажется, танкист:  "Посмотри,  есть  ли  в  городе
танки, где они, сколько. На случай встречи с немцам придумай легенду".
   Было раннее, очень ясное утро, но город, лежащий на высоком правом берегу
реки, горел, и над ним растянулась черная страшная пелена дыма. Зрелище было
жуткое.  Несколько  километров  я  прошел  по  пойме  (сейчас   она   залита
Воронежским водохранилищем), дошел  до  излучины  реки  против  Архиерейской