ближних  и  дальних,  -  упреждая,  чтобы не нанимались в обитель, не делали
худо  против  братьев  своих,  Белого моря старателей. Никто из нас не пошел
покрутчиками в монастырь, пришлось келарю снова вам кланяться...
     Рябов  взглянул  на Крыкова, - тот сидел опустив голову, красный, катал
крошки на столе.
     - И  отказались  мы  все  от  монастырских  прибытков.  Куда  бы келарь
обительский  ни  направлял стопы свои, там знали, как надобно делать, научил
Афанасий Петрович! Вот он каков Афонька, таможенный капрал!
     Молчан  сидел неподалеку от Рябова, щурился на огонек свечи, думал свою
думу.  Старичок  самоедин  Пайга ушел спать в сенцы, совсем душно ему было в
горнице. Штофа не хватило, пришлось еще посылать к Тощаку.
     Разомлев  после  голодного житья на верфи, многие рыбаки в тот день так
и  не  дошли  до  своей избы: кто полез на печь - спать, кто завел песню без
конца,  кто  еще  раз отправился в баню - попарить кости до глубокого нутра.
Бабка  Евдоха  всех  мазала беликом - доброй мазью из медвежьего сала, поила
старым  и  верным снадобьем, настоенным на лютике, утешала, угощала. Дверь в
избе  то  и дело хлопала, приходили соседи - кто с пирогом, кто с грибником,
кто  с  кислой  брусничкой  -  послушать,  погуторить, посоветовать. Таисья,
замучившись, уснула, сидя на лавке...
     С  утра  многими  санями  поехали  в  монастырь.  День выдался погожий,
солнечный,  у  монастыря покрутчиков встречали монахи с поклонами, чинно, по
приличию.  В  келарне  были  накрыты  столы,  покрутчики входили четверками,
кланялись  иконам,  кланялись  келарю,  он  благословлял. Кормщик называл по
именам  своих  людей:  вот  тебе,  мол,  отец  келарь,  тяглец,  вот  тебе -
весельщик,  вот  тебе  -  наживочник,  а  кормщить - благослови меня. Келарь
задавал приличный вопрос:
     - Спопутье ведомо ли тебе, кормщик?
     - Ведомо, отче.
     - Глыби морские, волны злые, ветры шибкие - ведомы ли?
     - Так, отче, ведомы.
     - Поклонился  ли  честным  матерям  рыбацким, что покуда жив будешь, не
оставишь рыбарей в море?
     - Поклонился, отче.
     - Иди с миром!
     Садились  за  столы  - пить большое рукобитие. Послушники, опустив очи,
ставили  на  столы  водку  -  по обычаю. Первым блюдом шла треска печеная, в
масле  и  яйцах,  за треской подавали навагу в квасе с луком. Обитель на сей
раз   не  поскупилась  -  настоятель  напугался,  что  вовсе  останется  без
служников;  отец келарь ходил вдоль столов, сам подкладывал кушанья, ласково
напутствовал  покрутчиков,  чтобы  с  богом в душе готовились к лову. Рыбаки
помалкивали: нынче келарь хорош, каков будет к расчету?
     Вышли  из  трапезной  под  вечер. Уже вызвездило, опять взялся морозец.
Когда  лошадь пошла рысцой по монастырской дороге, Семисадов невесело сказал
Рябову:
     - Ну что, кормщик Иван Савватеич? Отслужились мы матросами?
     Рябов не ответил, покусывал соломинку.
     - Так-то,  брат, - сказал Семисадов, - отшумелись мы с тобой. Посмирнее
жить, что ли, начнем, как думаешь?
     Молчан ответил вместо Рябова:
     - Смирен пень, да что в нем?


5. ПИСЬМО

     Дорогу  к  обители покрыло наледью, но весенние ручьи уже звонко шумели
в  чистом холодном вечернем воздухе. Свежий ветер посвистывал в ушах, лошади
фыркали.
     У  монастырских  ворот  маленький  солдат  соскочил  с  коня,  постучал
сапогом.  Отец  воротник  испуганно  посмотрел  на  конных  воинских  людей,
спросил,   для   чего   приехали.  Сильвестр  Петрович  велел  отворять  без
промедления.
     Настоятель  был  немощен,  нежданных  гостей  принял Агафоник. Он был в
исподнем,  едва  успел  накинуть на плечи подрясник. В келье отца настоятеля
было  душно,  пахло  жареной  свининой.  Иевлев сел, заговорил сразу о деле.
Агафоника  от страху прошиб пот, он замахал короткими руками, стал грозиться
владыкою Важеским и Холмогорским Афанасием. Сильвестр Петрович прервал:
     - Дело,  за  коим  я  прибыл  в  обитель,  решено  именем  государевым.
Морского  дела  старатели  надобны  к  Москве.  Что монастырь из своей казны
заплатил  за  сих людей тяготы и повинности, - то дело доброе и святым мужам
зачтется  навечно.  Не  будем  же,  отче,  время  наше  терять  без толку, а
посмотрим  список служников ваших, дабы могли мы некоторых и вам оставить, а
иных безо всякого промедления по указу государеву отправить к Москве...
     Агафоник  присмирел,  подал  лист.  Сильвестр Петрович стал писать, кто
останется  на  работах в монастыре, кто пойдет служить царю. Келарь цеплялся
за  каждого,  говорил,  что  монастырь  оскудеет, что монахи пойдут по миру.
Когда  дело  дошло  до Рябова, келарь взвыл не на шутку. Иевлев рассердился,
топнул  ногой,  Агафоник завизжал. Спорили долго, наконец Сильвестр Петрович
сдался:  ему  более  нужны  были  корабельные  плотники  и  мастера,  нежели
кормщики.  Рябова  решено  было  оставить  в  монастыре артельным кормщиком.
Семисадов,  Лонгинов,  Копылов,  Аггей Пустовойтов и многие другие назначены
были  к Москве. С поклонами провожая Иевлева до ворот, Агафоник спросил, для
какого  промысла  батюшке-царю  надобны  морского  дела  людишки.  Сильвестр
Петрович ответил:
     - То, отче, дело не наше...
     - Давеча  иноземец  лекарь  Дес-Фонтейнес  молвил, будто татарина будем
воевать...
     Иевлев, принимая из рук солдата повод, ответил с недоброй усмешкой:
     - Лекарю, я чаю, виднее.
     Когда  Сильвестр  Петрович  вернулся  домой,  Апраксин  сидел  в  своей
обычной  позе  у  огня,  делал  математические  вычисления.  Две остромордые
собаки лежали у его ног. Наверху, в горнице, негромко пела Маша...
     - Словно  птица,  -  сказал,  улыбаясь,  Федор  Матвеевич, - весь вечер
нонешний  поет.  И  так  славно...  -  Потянул  к себе кожаную сумку, лукаво
посмотрел на Иевлева, вынул из сумки письмо.
     - Прочти!
     Сильвестр   Петрович   развернул  лист,  впился  глазами  в  прыгающие,
неровные торопливые строчки царева письма:
     "Понеже  ведает  ваша  милость,  что какими трудами нынешней осенью под
Кожуховом  через пять недель в марсовой потехе были, которая игра, хотя в ту
пору,  как  она  была,  и  ничего  не было на разуме больше, однако ж, после