запряженный  четверкой  гусем.  Было  очень  холодно,  в небе ходили голубые
копья  и  мечи  северного  сияния,  за  Двиною  тоскливо  выла  волчья стая.
Татарские  кони  в  санной  запряжке  прядали ушами, на ресницах лошадей, на
ушах, на спутанных гривах сверкал иней.
     В  возке  раздался смех, возня, потом оттуда вперед валенками-катанками
выскочил  молодой человек в ловком полушубочке, опоясанном шарфом, при сабле
и  пистолете,  в треухе. За ним вылез другой - поменьше ростом, поплечистее,
в медвежьей, для дальнего пути, шубе.
     - Чего  ж  не стучишь? - сказал тот, что был в шубе, ямщику. - Застынем
на стуже эдакой. Стучи живее!
     Ямщик соскочил с облучка, пошел бить кнутовищем в ворота.
     - Вот  и  возвернулся  я, Сильвестр Петрович, к дому к своему, - сказал
тот,  что был помоложе. - Сколько годов прошло, а сполохи все играют, словно
и не миновало вовсе времени.
     Иевлев молча вглядывался в строения воеводской усадьбы.
     - Ишь  настроил  себе  Алексей-то Петрович, - заметил он с насмешкой. -
Апраксин  куда  беднее  жил. А этот - и палаты новые, и башни, и чего только
не вывел. Видать, крепко кормится на воеводстве...
     К  ямщику  не торопясь подошел караульный в огромном бараньем тулупе, с
алебардою. Спросил трубным голосом:
     - Кого бог несет?
     - К  воеводе-князю  с  царским  указом  от  Москвы, - ответил Иевлев. -
Померли они там, что ли?
     - Зачем  померли?  Ночь,  вот  и  спят  люди  божьи.  Навряд  ли теперь
достучишься.  Воротник у воеводы глуховат, а другие которые слуги - тем ни к
чему, стучат али не стучат...
     - А если пожар? - спросил Иевлев.
     Караульщик сердито сплюнул:
     - Для чего бога гневишь?
     И  сам  стал  стучать  древком  алебарды  в  ворота,  сшитые из толстых
сосновых  брусьев.  Погодя  подошел другой караульщик - тоже ударил древком.
За частоколом лаяли псы, а более ничего не было слышно.
     Впятером  -  приезжие  и  караульщики  -  нашли большое мерзлое полено,
отодрали  его  от земли, стали бить поленом в ворота так, что закачался весь
частокол.  Наконец  завизжали  двери в воеводской караулке, старческий голос
закричал с натугой:
     - Тихо! Боярску крепость повалите! Что за люди?
     Иевлев  с  бешенством  крикнул,  что  коли сейчас не откроют, он хоромы
подпалит  огнем,  не  то что крепость повалит. В воротах отворилась калитка.
Приезжие  вошли  в  сени;  боярские  хоромы  дохнули горячим, душным теплом,
запахом  инбирного  теста,  росным  ладаном. Зашелестели, забегали тараканы,
храп  на  половине воеводы стих, воевода - в исподнем платье, всклокоченный,
опухший  от  сна - вышел к гостям, готовый к тому, чтобы затопать на дерзких
ногами,  отослать  их  на  конюшню,  под  кнут. Но Иевлев встретил его таким
свирепым  блеском  холодных  синих  глаз, таким окриком, такой неучтивостью,
что  Алексей  Петрович  попятился,  сам  первый,  да  еще  ниже, чем по чину
надлежало,  поклонился,  велел  подавать  себе  халат, топить поварню, баню,
стелить дорогим гостям пуховые перины да собольи одеяла...
     - Отоспаться  успеем,  князь!  -  сказал Иевлев. - Наперед всего изволь
прочесть указ его величества, отписанный к тебе!
     Сняв  кожаную сумку, висевшую слева на ремне, Иевлев раскрыл ее, достал
косо  оторванный,  грязный  кусок  бумаги,  на котором нацарапаны были рукою
Петра  разбегающиеся  неровные строчки. Воевода взял указ, поцеловал, заорал
на  слугу,  чтобы  подавал немедля очки. Слуга с заячьим писком - воевода на
него  замахнулся  -  выскочил  из горницы и пропал: очков князь не имел, все
это  знали,  бумаги  читал  Алексею  Петровичу  дьяк  Гусев.  Угадав причину
замешательства,  Сильвестр  Петрович  взял  в  левую руку шандал с оплывшими
сальными  свечами  и  велел  всем  слугам  и пробудившимся от сна домочадцам
выйти  вон.  Когда в горнице осталось всего трое людей - испуганный воевода,
сам  Иевлев  и  его офицер, которого он ласково называл Егоршей, - Сильвестр
Петрович  запер  обе  двери  и  негромко,  твердым голосом, показывающим всю
значительность царевых слов, прочитал:
     "...а  посему  указал  у  города  Архангельского  боярину князю Алексею
Петровичу  Прозоровскому  на  малой  Двине  речке  построить  крепость. И ту
крепость  строить города Архангельского и Холмогорского посадскими и всякого
чина  градскими  людьми, и уездными государевых волостей, и архиепископскими
и  монастырскими крестьянами, чьими бы кто ни был, ибо в опасении пребываем,
что  король  свейский  Карл  великие беды учинит нам посылкою воинских людей
кораблями   и   галеасами   и  галерами  через  море  для  разорения  города
Архангельского.  И  чтобы  тех  неприятельских  людей  в  двинское  устье не
пропускать  и  города  Архангельского  и  уезду  ни  до  какого разорения не
доводить и обо всем том писать почасту в Новгородский приказ..."
     Сильвестр   Петрович   дочитал  бумагу,  сложил  ее  бережно,  протянул
воеводе.  Прозоровский,  готовый  было  к  тому, что приезжий офицер явился,
дабы  схватить  его  и в кандалах везти на Москву в Преображенский приказ за
слишком   вольное   "кормление"   на  воеводстве,  -  не  веря  ушам,  стоял
неподвижно,   посапывал   коротким   задранным  носиком.  Потом,  очнувшись,
испугался больше прежнего: шведы идут на Архангельск?
     - Еще  не  идут, - ответил Иевлев, - но весьма могут пойти, чтобы здесь
покончить  с  кораблестроением морским и запереть Русь без выхода в Студеное
море.
     Боярин охнул, перекрестился, сел, зашептал бессмысленно:
     - Об том знают бог да великий государь...
     Высокий  ростом  офицер Егорша пренагло фыркнул на испуг князя, ответил
с издевкою:
     - И  богу  ведомо,  боярин  воевода, и великому государю ведомо, и нам,
грешным, сие знать надобно...
     Иевлев,  барабаня  пальцами  по  столу,  позевывал  с дороги, смотрел в
сторону,   на   стенной   ковер,   увешанный  оружием  -  булавами,  мечами,
буздыганами,   пищалями,   сулебами,   охотничьими,   окованными   серебром,
рогатинами, - эдакое оружейное богатство у вояки-князя!
     - Шведы  нас...  воевать!  -  воскликнул князь. - Да как же мы, сударь,
совладаем  при  нашей  скудости,  где  войска  наберем,  пушки, кулеврины...
Легкое  ли  дело  - крепость! Как ее построишь? Ты сам посуди, вникни: шведы
сколь  великий  урон  нам  учинили  под Нарвою. А там видимо-невидимо войска
нашего было, сколь обученных, преславных генералов, сам герцог де Кроа...
     Иевлев ответил со спокойным презрением:
     - Те  генералы  и  герцог де Кроа - гнусные изменники. Кабы не они, еще
неизвестно, чем кончилась бы нарвская баталия...
     - Вишь,  вишь!  -  не слушая, закричал князь. - Вишь! И то разбиты были