- Это о чем же?
     - О  Крыкове,  сударь.  Надобно бесчестье с него снять. Давеча видел я,
каков он стал за прошедшие годы: грызет человека тоска, видно.
     - А как же не грызть, хлебни-ка, попробуй...
     Иевлев  подробно выспросил, как ушли из Архангельска Снивин и Джеймс. О
Снивине  было  известно  мало,  знали  только, что семейство свое он заранее
отправил  морем  в  дальние края, после чего отбыл к Москве. Далее следы его
терялись.  Майор Джеймс, обиженный Апраксиным, долго писал письма на Кукуй и
через  Лефорта  и других иноземцев вымолил себе право служить царю шпагою не
в  Архангельске,  а на поле боя. Будучи прощен и обласкан, дождался вьюги во
время сражения при Нарве и вручил свою шпагу королю Карлу.
     - Ему и служит? - спросил Иевлев.
     - Кому повыгоднее - тому и служит.
     - Ты там тоже был, Семен Борисыч?
     - Оттого  и  шею  повернуть не могу! - посмеиваясь ответил Ружанский. -
Один  солдат  мой,  - запамятовал, как звали, добрый мужик был, - в тот час,
что  иноземные  офицеры  удирать  зачали,  кровь  в  нем закипела - он их ну
ослопной  дубиной  настегивать.  Да  во вьюге, во тьме - не разобрал. Вместо
иноземца меня со всей своей медвежьей силищи перекрестил...
     В  холодных  сенях  завизжала  набухшая от мороза дверь - Егорша привел
корабельных  мастеров,  корабельных  кормщиков:  Якова  да Моисея, огромного
Семисадова,  еще четырех поморов помоложе, которых Иевлев не знал. В горнице
крепко  запахло  дублеными  полушубками, ворванью, смолой, зычно ухнул басом
Семисадов:
     - А  постарел  ты,  Сильвестр  Петрович,  с  Азова.  Ишь  -  и седина в
волосах...
     Поцеловались  трижды,  да  и  как  было  не поцеловаться, когда столько
вместе  путей прошли? Забыв о других людях, похохатывая, вспоминали какой-то
корабль,  что  везли  из  Москвы  на  Воронеж;  как  Семисадов  вдруг тогда,
намучившись,  за  кустом  уснул,  да  и  потерялся,  - думали, что волки его
задрали;  как  пошли  с  донскими казаками на их лодках воевать турок, и как
захватили корабль...
     - А  Флор-то  Миняев,  атаман  казацкий! - вдруг захохотал Семисадов. -
Помнишь,  Сильвестр  Петрович?  Ты ему: брось, дескать, люльку, порох тут, а
он...
     От  смеха  слезы  выступили  на  глазах  Семисадова,  Иевлев, улыбаясь,
смотрел на него, качал головой:
     - Надорвешься, боцман, ей-богу надорвешься.
     Отсмеявшись, утерев глаза платком, Семисадов сказал:
     - Вы  тогда уехали на шлюпке, не дождавшись, а больше мы и не виделись.
Сколько  припасу  набрали  мы  у  турки:  одних гранат, я считал, более пяти
тысяч...
     - Без ноги-то как тебе? Трудно? - спросил Иевлев.
     - Ничего,  обвык.  В  море  бывает и тяжеленько, а на берегу по малости
живем.
     Сильвестр   Петрович   обвел   глазами   горницу,  оглядел  улыбающиеся
обветренные лица поморов, поздоровался с каждым, тихонько спросил у Егорши:
     - А эти кто - четверо, что у печки сидят?
     - Казаки,  Сильвестр  Петрович,  - сказал Егорша. - Корабельные мастера
сюда их привезли, на верфи здешние. Сами все поведают...
     Иевлев  поставил два шандала поудобнее, поздоровался с Нилом Лонгиновым
и  Копыловым,  пришедшими  с опозданием, сел на лавку. Кормщики, корабельные
мастера,   моряки  азовского  похода,  вернувшиеся  к  своему  Архангельску,
перестали   перешептываться,  притихли,  понимая,  что  недаром  призваны  к
приехавшему по царскому указу большому офицеру.
     Капитан-командор  помолчал,  собираясь  с мыслями, готовясь к тому, что
решил  свершить  неукоснительно,  к тому, что царь называл консилиум, совет,
коллегия. Быть и здесь коллегии, совету, консилиуму!
     Очень  тихо  сделалось  в  горнице. И опять все услышали, как за стеною
поет Таисья:

                Высоко-высоко небо синее,
                Широко-широко океан-море,
                А мхи-болота и конца не знай,
                От нашей Двины от архангельской...

     - Господа  честные,  морского дела работники! - негромко сказал Иевлев,
и  легкий  шорох  пронесся  по  горнице: никто еще так не называл поморов. -
Господа!   Все,  что  нынче  вы  здесь  изволите  услышать,  есть  секретное
обстоятельство,  от разрешения которого произойти могут чрезвычайные для нас
последствия.   Имеем   мы  свидетельство  тому,  что  король  шведский  Карл
располагает  напасть  своим  флотом  на  город  Архангельский,  дабы  навеки
положить  конец  начавшемуся  тут кораблестроению. Он, король Карл, желал бы
видеть  всех русских корабельных мастеров повешенными, а верфи наши, с таким
кровавым  трудом  построенные,  -  сожженными. Те корабли, которые с великим
прилежанием  и  муками,  кои  вам более известны, нежели мне, построены, сей
Карл  желал  бы увезти в Швецию, подняв на них флаги своей державной власти.
Город  наш будет отдан на разграбление и поругание наемным матросам шведской
короны...  В  бережение  от  той  великой  беды его величество государь Петр
Алексеевич повелели нам строить на Двине крепость.
     Иван   Кононович   вынул   из   кармана  большой  цветастый  платок,  с
облегчением  утер  шею  и  лицо.  Мастер  Кочнев смотрел на Иевлева горячими
глазами. Семисадов, отворотясь, попыхивал короткой глиняной трубочкой.
     - Крепость  мы  построим! - сказал Иевлев. - Не только в ней толк. Вы -
люди  здешние, морские, от прадедов ходите в моря. Все вам здесь знаемо, все
вам  тут  свое.  Дайте  совет  - как еще беречься от лихой беды. Что надобно
делать?
     Семисадов круто повернулся на лавке, спросил отрывисто:
     - По правде говорить, Сильвестр Петрович?
     - По правде, - не сразу ответил Иевлев. - По правде, боцман.
     - Иноземных  купчишек  всех  до  единого - на съезжую! - объявил боцман
азовского флота. - То - главнейшее дело...
     Иевлев стукнул ладонью по столешнице, оборвал Семисадова:
     - Об иноземцах речи нет! Вздора не мели!
     - Вы  совета  спрашиваете,  Сильвестр  Петрович,  - злым голосом сказал
Семисадов,  - я вам совет и говорю. А ежели память у которых людей короткая,
то  извольте  - напомню, как во время осады голландский офицер, артиллерист,
царев  крестник  Янсен,  тот, что не в первый раз и службу и веру менял, - к
туркам  переметнулся  за  ихнее,  за  золотишко,  и, заклепав пушки, на Азов
ушел,  в  крепость.  Вы  на  меня  рукой зря машете, Сильвестр Петрович, тую