- Во,   сказал!  Чего  смотреть!  Пушки,  как  где  на  канатах  тянут,
поварню...
     Он лукаво улыбнулся:
     - Может, там пироги пекут, нам поднесут...
     Алексей жестко приказал:
     - Сиди здесь.
     - Тогда давай в трубу глядеть!
     - Не надобна мне труба твоя...
     - Не  надобна? Труба не надобна? - изумился Ванятка. - Да ты только раз
в ее глянь - не оторвешься. Ты погляди-кось, чего в нее видно...
     - Не липни! - велел Алексей.
     - Ну и... нужен ты мне больно!
     И  Ванятка  сам  стал  смотреть  в трубу, спеша наглядеться вволю, пока
никто  не  отобрал  дивную  машину.  Но одному все-таки смотреть было не так
интересно,  и  Ванятка начал вертеться, ища случай уйти с драгоценной трубой
куда-нибудь подальше - к другим ребятам.
     - Чего крутишься? - спросил Алексей. - Сиди, как я сижу.
     У  Ванятки  сделалось  скучное  лицо. Оба сидели на бухте каната рядом,
смотрели  вдаль.  Над  Двиною, над малыми посудинками и большими кораблями с
криками  носились  чайки.  Мимо,  по  шканцам,  то и дело проходили какие-то
дородные,  пузатые  бояре,  низко,  почтительно,  даже  с  испугом кланялись
Алексею.  Тот,  глядя  мимо них, не отвечал, а одному скроил поганую морду и
показал  язык.  Другой  боярин  - жирный, рыхлый, с висячими мокрыми усами -
подошел  с  поклоном  поближе,  поцеловал царевичу руку, спросил о здоровье,
сказал,  что  на  Москве-де нынче благодать, не то что в сем богом проклятом
Архангельске. Царевич не ответил, боярин ушел с поклонами, пятясь.
     - Поп ты, что ли?
     - Поп? - удивился Алексей.
     - А коли не поп - для чего он к твоей руке-то прикладывается?
     Алексей усмехнулся с презрением, ничего не ответил.
     - Архангельск  ему  плох! - обиженно сказал Ванятка. - Богом проклятый!
Вон у нас река какая, двор Гостиный, корабли. Облаял город, а пошто?
     Подумал и добавил:
     - Пойду  я  от  тебя.  Бери  трубку свою и мушкет. Пойду... Чего так-то
сидеть.
     - Ну  куда ты пойдешь? - с сердитой тоской, повернувшись к Ванятке всем
своим  длинным  белым  лицом,  спросил  Алексей.  - Чего тебе надо? Сидим, и
ладно. Еще навидаемся. Качать будет, море с волнами, скрипит, шумит...
     Его  передернуло,  он  хрустнул пальцами, ссутулился, как старик, опять
заговорил:
     - Крик,  шум,  бегают  все, покою никакого нет. Для чего оно, море? Ну,
вода и вода, кому надо - пускай по морю и ездит, а мне для чего?
     Ванятка  круглыми  глазами  смотрел  на  Алексея, не понимая, о чем тот
говорит.
     - Спи,  велит,  на  корабле,  обвыкай!  А как тут спать, когда он так и
ходит, корабль сей проклятый? Так и трясет его, так и качает...
     Царевич  все  говорил  и  говорил,  хрустя пальцами, а Ванятка перестал
слушать,  стал  следить  за  тем, как матросы на блоках поднимали на корабль
шлюпку.  От  тихого  голоса царевича, от того, как хрустел он пальцами белых
рук,  как  по-старушечьи поджимал губы, Ванятке сделалось нестерпимо скучно.
Он  поднялся,  чтобы  уйти,  но  Алексей вдруг ногтями больно ущипнул его за
ногу и велел с визгом в голосе:
     - Сказано - сиди!
     - Да  ты  пошто щиплешься? - рассердился Ванятка. - Ты, парень, как обо
мне  думаешь?  Я  тебя  так  щипну, что ты за борт канешь, одни пузыри вверх
пойдут...
     - Щипнешь - тут тебе голову и отрубят! - ответил Алексей.
     - Голову?
     - Напрочь отрубят! И на рожон воткнут! Щипни, спробуй!
     - Не забоюсь!
     - А вот и забоялся!
     Ванятка  сбычился,  склонил  кудрявую голову набок, крепко сжал кулаки.
Алексей  стоял перед ним - высокий, с волосами до плеч, белолицый, злой, - и
кто  знает,  что  бы  случилось  дальше,  не  появись в это время на шканцах
кормщик  Рябов.  Спокойным  шагом  подошел  он  к мальчикам, положил руку на
плечо сыну, повернул Ванятку к себе.
     - Ступай-ка,  детка,  домой! - велел он ровным и добродушным голосом. -
Ступай,  лапушка.  Мамка  там  об  тебе убивается, бабинька Евдоха плачет...
Идем, на шлюпку отведу, идем, сынушка...
     Алексей дернул Рябова за рукав, крикнул:
     - Ему наказно при мне быть, при моей особе!
     - Так ведь он, господин, тебя поколотит...
     - А поколотит - казнят его!
     - Для  чего  же  мне оно надобно? - усмехнувшись, ответил Рябов и снова
обратился к Ванятке: - Нет, сынушка, быть нынче по-моему. Пойдем!
     Алексей  топнул  ногой, Рябов словно бы и не заметил этого. Не торопясь
отвел  он  сына  к  трапу и, с ласкою глядя в его полные гневных слез глаза,
тихо заговорил:
     - Ладно,  деточка,  ладно, родимый. Ты его лучше, ты его смелее, ты его
сильнее,  да  ведь  недаром  сложено,  что  и  комар  коня свалит, коли волк
пособит.  Он  -  комар, да за ним волков сколько! Иди, детушка, домой, да не
тужи,  подрастешь  маненько  -  пойдем  с  тобою  в море на большом корабле,
паруса взденем...
     - Решение-то  мое,  тятя,  нерушимое, - плача крупными в горох слезами,
сказал Ванятка.
     - Что оно за решение?
     - Нерушимое - на корабле с тобою идти!
     - Пойдешь,  голубочек,  пойдешь!  -  успокоил  Рябов.  -  Не нынче, так
скоро.  И  будет  из  тебя  добрый моряк, поискать таких моряков. И нерушимо
твое решение, нерушимо...
     Он  спустился  вместе  с  сыном по трапу, посадил его в шлюпку, дал ему
целую копейку на гостинцы и долго махал рукою, стоя у корабельного борта.


3. НА БОГОМОЛЬЕ!

     Вечером  город  Архангельск провожал государев флот. К двинскому берегу
в  карете,  подаренной  Петром,  приехал  Афанасий,  но выйти на пристань по
слабости   уже  не  мог.  Отходящим  кораблям  салютовали  пушки,  громко  и
торжественно  звонили  колокола.  С  иноземных  торговых  судов  внимательно