Как на матушке, на Двине-реке,
                На Соломбальском тихом острове
                Твоя любушка слезы льет...

     Кто-то  сзади дотронулся до его локтя - он обернулся. Рябов со странным
весело-сердитым выражением лица сказал Сильвестру Петровичу на ухо:
     - Мой-то пострел чего сотворил...
     - А чего?
     - Сын богоданный, Иван...
     - Здесь он, что ли? - догадался Сильвестр Петрович.
     - Здесь,  чертенок.  И  как  взобрался  -  никто  не  видел. Что теперь
делать?
     У  Сильвестра Петровича дрожали губы - не мог сдержать улыбку. Улыбался
и Рябов, но глаза глядели озабоченно.
     - Отодрал  бы как Сидорову козу, да рука не поднимается! - сказал он. -
Я  в прежние времена так же на лодью удрал к батюшке, и хватило же дурости -
об том Ваньке поведал. Теперь и спрос короток...
     - Как  на  Соловки придем - отдашь парня монасям, они домой доставят! -
посоветовал Сильвестр Петрович.
     Рябов сердито крякнул:
     - Еще  раз  уйдет!  Нерушимое его решение, теперь хоть убей - по-своему
сделает...
     - А что он сейчас?
     - Да что, - ничего! Сидит в трюме, сухарь точит.
     - Не укачался?
     - Будто нет...
     Сильвестру Петровичу опять стало смешно.
     - Ты  не  горюй,  Иван  Савватеевич!  -  сказал  он. - Таисье Антиповне
отпишем  с  Соловков, будет малый при тебе. Ты у штурвала, он с тобой, пусть
привыкает  к  морскому  делу.  А со временем отошлем на Москву, в навигацкую
школу.
     Рябов взглянул в глаза Иевлеву, тихо сказал:
     - Кабы  так  дело  шло, а то ведь иначе повернется. Солдат тайно брали,
для  чего?  Не для богомолья же, Сильвестр Петрович? Крутую кашу завариваем,
чую... Ну да ладно, что там...
     К  сумеркам Ванятка стоял рядом с отцом у штурвала. Лицо его покраснело
от  ветра,  глаза  слезились,  но он стоял твердо, по-отцовски и так же, как
кормщик, щурил зеленые глаза...
     - А  царевича ты не робей! - тихонько говорил Рябов сыну. - Он, небось,
наверх  и  не выйдет, на море и не взглянет. Укачался Алеха. А как стишает -
ты иди к солдатам в трюм, они не обидят.
     - Ужин-то давать станут? - осведомился Ванятка.
     - Должно, дадут!
     - То-то, что дадут. Мне вот брюхо подвело.
     Ужинали  отец  с  сыном  из  одной миски - хлебали щи, заедали сухарем.
Рядом стоял боцман Семисадов, удивлялся:
     - Справный  едок  твой-то парень. Ежели приметам верить - долго жить на
море  станет. Я в его годы тоже не дурак был хлебца покушать, да куда мне до
него, твоего сынка...


                                             Дружно  - не грузно, а один и у
                                        каши загинет.

                                                                   Пословица


ГЛАВА ВОСЬМАЯ


1. В СОЛОВЕЦКОЙ ОБИТЕЛИ

     10  августа  флот  стал  на  якоря  у  Заяцкого  острова.  Петр с сыном
Алексеем,  с  графом  Головиным,  с  Меншиковым и командирами полков съехали
молиться  в  обитель,  над  которой неумолчно гудел колокольный звон в честь
царева  прибытия, а Иевлеву и Апраксину велено было выйти в море и, разделив
корабли  на  две  эскадры,  повести  длительное  потешное  сражение. Корабли
делили конаньем - жеребием, приговаривая и перехватывая рукою палку:
     - Перводан,  другодан,  на  колодце угадан, пятьсот - судья, пономарь -
лодья,  Катерине  -  кочка, сломанная ножка, прела горела, за море летела, в
церкви  стала,  кум  да  кума,  по кубышке дыра, на стене ворон, жил сокол -
колокол: корабль мне, корабль тебе, кому корабль? Мой верх!
     Свитские  бояре, кудахча от страха, еще рассаживались в шлюпки - идти к
берегу,  а на судах обеих эскадр уже начиналась та напряженная деятельность,
которая   всегда   предшествует   крупным  маневрам  или  сражению.  Корабли
Сильвестра  Петровича  подняли  синие  кормовые  флаги,  эскадра Апраксина -
белые.  Иевлев  в контрадмиральском мундире, при шпаге, в треуголке медленно
прохаживался  по  шканцам, Апраксин оглядывал со своего флагманского корабля
хмурые  берега островов, суету на судах синего флота, таинственно улыбался и
вздыхал: с Иевлевым даже в шутку сражаться было нелегко.
     После всенощной баталия началась.
     Пушечная  раскатистая пальба всю ночь беспокоила обитель, мешала спать,
будоражила  монахов.  Братия из бывших воинских людей - отец оружейник, отец
пороховщик,  отец  пушечник далеко за полночь торчали на монастырской стене,
переругивались  друг  с  другом,  бились  об заклад, кто победит - синие или
белые.  Монастырские  копейщики  лаяли  друг  друга  непотребными  голосами,
игумен разогнал их по кельям посохом, приговаривая:
     - Ишь, воины клятые, ишь, развоевались!
     Утром  с  башни  монастыря  Петр  в  трубу оглядывал маневры кораблей и
радовался  хитростям  обоих  адмиралов.  Море  ярко  сверкало  под  солнцем,
корабли  двигались величественно, словно лебеди, красиво серебрились круглые
дымки  пушечных  выстрелов,  ветер  развевал  огромные полотнища трехцветных
флагов, - синие и белые флоты на мачтах все-таки несли русские флаги.
     - Что  ж,  нынче  и  не  совестно  на Балтике показаться! - неторопливо
произнес Федор Алексеевич. - Как надо обстроились...
     - Вздоры городишь, - оборвал Петр. - Мало еще, ох, мало...
     - Строят   больно,   мин  гер,  не  торопясь,  не  утруждаючи  себя,  -
пожаловался   Меншиков.   -  Истинно  говорю,  чешутся,  а  дела  не  видать
быстрого...
     Петр повернулся к Александру Даниловичу, сказал с бешенством: