Про наше житие про святорусское:
                От чего у нас начался белый вольный свет?
                От чего у нас солнце красное?
                От чего у нас млад светел месяц?
                От чего у нас звезды частые?
                От чего у нас ночи темные?
                От чего у нас зори утренни?
                От чего у нас ветры буйные?

     - Что за песня? - спросил Памбург у Иевлева.
     Сильвестр Петрович засмеялся:
     - Песня духовная, да поют ее по-своему, на солдатский лад.
     Памбург покачал большой головой, сказал с веселым удивлением:
     - Черт вас возьми, что вы за народ!
     Иевлев  на своем пегом жеребчике проехал к голове колонны, Памбург взял
капитана Варлана под руку, подмигнул ему, посулил:
     - Даю  вам  слово  честного  человека в том, что они возьмут Нотебург и
выйдут  на  Балтику.  И знаете что? Они это сделали бы и без нас с вами, вот
что самое грустное.
     - И  даже,  может  быть, без своего царя Петра, - сказал Варлан, - если
вы хотите знать...
     За  день пути до Повенца колонну встретил Егорша Пустовойтов, посланный
вперед,  сказал Петру, что лодки на озере готовы, что скот бьют - мяса армии
хватит,  что  бани  топятся  повсеместно. Ванятке Егорша привез в переметных
сумках свежих ржаных лепешек, творогу и жареного петуха.
     Ванятка принялся за еду, потом вдруг испугался:
     - Облопаешься-то  - ноги не потянут. Ужо, как дойду, покушаю. Верно ли,
тятя?
     - Притомился? - спросил Егорша.
     - Ничего, обвыкаю.
     Он  поднял  к  Егорше  похудевшее,  в  потеках  грязи,  в  цапках лицо,
подмигнул, похвастался:
     - Сколь народу путем повалилось, а я иду - обмогаюсь...
     - Ты, известно, мужик двужильный! - молвил Егорша.
     - Двужильный  не  двужильный,  а,  небось,  не повалился. И на подводах
почитай что и не ехал. Вот разве с Сильвестром Петровичем...
     На   вечерней  заре  27  августа  голова  колонны  влилась  в  Повенец.
Труднейшая  часть  пути  была  пройдена.  Солдаты  и  матросы, снимая шапки,
крестились,  утирали  потные  лица,  перешучивались.  Барабанщики  по  шесть
человек  в  ряд били марш-парад, белоголовые мальчишки-повенчане, зайдясь от
восторга,  пятились  перед войском. Пели матросские корабельные горны. Петр,
сидя  верхом,  глазами  считал  свою  армию: она стала вдвое меньше, чем та,
которая вышла из Нюхчи.
     Поутру,   едва   рассвело,   Петр  с  Иевлевым,  Памбургом  и  Варланом
командовал  спуском  фрегатов  в  воды  Онежского  озера.  Было ветрено, над
плещущей  равниной Онеги медленно плыли низкие свинцово-черные тучи. Тимофей
Кочнев,  весь  изорванный,  в  смоле  и в копоти, сиплым, страдающим голосом
кричал матросам:
     - Легше делай, легше, ироды! Теперь разом берись; разом...
     Солдаты  грузились в лодки. К берегу по вновь проложенной дороге ползли
пушки,  подводы  с  ядрами,  с порохом. Дымились костры, на которых варилась
каша.  Командиры  собирали  своих людей, перекликали перед посадкой на суда,
распределяли,  кому  грести,  кому ставить паруса, кому сидеть на руле. Люди
повеселели,   урядники  ругались  беззлобно,  для  порядку.  Щепотев  сказал
Головину:
     - Теперь  народишко  так  рассуждает:  ныне  жить  будем,  не  помрем в
одночасье.  Да  и  то,  Федор  Алексеевич,  такую  путь  пройти  и во сне не
приснится...
     Головин усмехнулся:
     - Какой сон! Вишь - похудел вдвое, портки не держатся...
     Ванятка  с  отцом  пришли  к  воде из бани, распаренные, сытые, мальчик
удивился:
     - Здоровое озеро-то! Вроде моря. И конца-краю не видно...
     - Увидишь вскорости...
     - Онежское!  -  задумчиво  сказал  Ванятка  и  вдруг  быстро  присел на
корточки.
     - Ты чего? - спросил Рябов.
     - А  вон  царь  глядит!  Опять  прикажет с Алехой со своим играть! Хоть
озолоти - не пойду...


4. ПОРА ПРИВЫКАТЬ

     На   "Святом  Духе"  уже  топилась  поварня.  Царевич  Алексей,  хрустя
пальцами, встряхивая головой, ходил по каюте, жаловался воспитателю-немцу:
     - У  меня  болит  живот. И здесь, в груди, тоже колотье. Пусть он велит
мне ехать в Москву. Иначе я умру.
     Нейгебауер пожал плечами.
     - Дурак!  -  крикнул царевич. - Дурак! Ты только и можешь, что пожимать
плечами! Дурак!
     Царский   повар   Фельтен   накрывал   стол,   ставил  приборы.  Фрегат
покачивался,  скрипел на озерной волне, тарелки ездили по столу. Царевич все
хрустел пальцами, потом повалился на пол, забил ногами, закричал:
     - В Москву, в Москву, о-о-о!
     Нейгебауер  наклонился  к  Алексею,  тот  ударил  его  коленом в грудь,
завизжал  еще  громче.  В это время Петр вошел в каюту, остановился у двери,
втянув  голову  в  плечи, молча подождал, пока перестанет визжать Алексей. В
наступившей тишине недобрым голосом царь велел:
     - Коли и в самом деле недужен царевич - отправляйтесь!
     Алексей  сел  на  полу,  неловко,  упираясь  руками,  повернулся набок,
встал. Петр смотрел на него издали, как на чужого.
     Когда  дверь  за  Алексеем  закрылась,  Петр вздохнул, крикнул Фельтену
подавать  обед.  Ел,  не замечая, что подано, здесь же, возле тарелок, писал
письмо  королю  Августу:  "Мы  нынче  в  походе  близ неприятельской границы
обретаемся и при помощи божьей не чаем праздны быть..."
     Вошел Меншиков, Петр сказал ему сердито:
     - Прикажешь ждать тебя обедать, что ли?
     - А  мне  не  разорваться!  -  ответил  Александр  Данилыч.  - Делов-то
нынче...