оскальзывались  в  грязи  кони,  волоча  пушки,  - к утру орудия должны были
ударить  по  крепости  с новой позиции. Петр вслушался в шум, прикинул, туда
ли едут. Ехали куда надо - на мысок.
     Когда  Меншиков  привел  денщика,  Петр  внимательно  в  него вгляделся
своими искристыми выпуклыми глазами, подозвал поближе, спросил отрывисто:
     - Лукашка?
     - Кличут Лукою, государь.
     - Верно  ли,  что ты, холопь и крепостной дворянина Спафариева человек,
за  него  надобный  курс  навигаторства  и  иных  художеств  изучил? Отвечай
правду. Не бойся...
     - Ты  говори,  Лукашка, - шмыгая разбитым носом, подтвердил дворянин. -
Ты не бойся, твоей вины тут нету...
     Денщик  стоял  перед  царем  в  спокойной  позе  бывалого моряка - чуть
прирасставив   для   устойчивости  ноги,  с  руками  в  карманах  короткого,
крапивного  цвета  суконного  кафтана.  Было заметно, что он соображает, как
себя  вести,  и приглядывается и к царю и к жалкому своему барину, но вместе
с  тем  в  Лукашке нельзя было заметить и тени искательности - просто он был
неглупым  мужиком,  себе  на уме, вовсе не желающим попадать впросак. И Петр
смотрел  на  него  не  торопя  и  не пугая: поведение спафариевского денщика
понравилось  Петру  -  он  умел угадывать сразу смышленых людей, - и Лукашка
показался  ему мужиком с головою. Да и вид денщика - обветренное, скуластое,
выбритое  досиня  лицо,  белые,  плотные,  мелкие зубы, широкие плечи, - все
внушало доверие к этому человеку.
     - Ну?  -  наконец  сказал  царь  спокойно  и добродушно. - Долго думать
будешь? Отвечай - обучен али не обучен?
     - Обучен, государь, - низким, глуховатым голосом ответил калмык.
     - Силою дворянин тебя посылал в учение?
     - Зачем  силою?  -  с  короткой  и  доброй усмешкой ответил Лука. - Он,
господин  мой,  ничего,  жалиться  грех.  По  амурной  части  ходок, а чтобы
драться - не упомню. Нет, государь, не силою. Самому мне науки любопытны...
     Дворянин  жалостно  всхлипнул за ящиками. Калмык косо, но с сочувствием
взглянул на него и потупился.
     - На  вопросы,  кои  задам  тебе,  берешься  ответить? - быстро спросил
Петр.
     - Что  ж,  государь, не ответить. Коли знаю, так и отвечу, а коли нет -
прости...
     Петр   велел  Меншикову  прибрать  со  стола  и  разложил  перед  собою
меркаторские   карты,   чертеж   судна,  циркуль,  записки  свои  по  новому
корабельному  строению,  листы  с  добрыми пропорциями для галиота. Он делал
все  это  не торопясь и взглядом как бы поверял Лукашку: испугается или нет.
Но  тот нисколько не испугался, хоть лицо его и было напряжено, а смышленые,
зоркие глаза поблескивали острым любопытством.
     - Садись здесь, насупротив!
     Денщик сесть сразу не решился, еще постоял для приличия.
     - Сказано, садись...
     Лукашка  расстегнул  кафтан  у  горла,  сел  на  самый край лавки. Петр
углубился  в рассматривание корабельного чертежа. Лукашка улучил мгновение и
быстро,  подбодряюще,  одним глазом подмигнул Спафариеву. Тот только шепотом
застонал в ответ.
     - Что сие есть? - спросил Петр, ткнув указательным пальцем в чертеж.
     - Стень-вынтреп! - ответил калмык.
     - Сие?
     - Сие, государь, гротбомбрамстеньга...
     - Ты  что,  чесноку  налопался,  что  ли?  - неприязненно принюхиваясь,
спросил Петр. - Несет от тебя...
     - Его,  государь!  -  скромно  ответил  Лукашка. - Соскучился, покуда у
шведов  в  узилище  сидели.  Две  головочки  покрошил,  да с сухариком, да с
водицей...
     Петр поморщился, стал спрашивать дальше, потом велел:
     - Дыши в сторону!
     Денщик  отвечал на все вопросы точно, ясно, все понимая, но со скукою в
голосе. Потом вдруг произнес:
     - То,  государь,  ей-ей,  и  ученая  сорока  зазубрит. Коли делаешь мне
екзамен  по  чину - спрашивай дело. Кораблем командовать - голова нужна, ты,
люди  сказывают,  сам мореход истинный, для чего свое царево время на вздоры
тратишь. Спрашивай по-истинному!
     Царь  с  долгим  изумлением  посмотрел на калмыка и усмехнулся, увидев,
что тот сам напуган своими словами.
     - Ну-ну! - вздохнул Петр. - Не без наглости ты, навигатор!
     - Прости,  государь, - согласился Лукашка. - Да и то ведь, коли попал я
науками студироваться, так скромника с потрохами бы сожрали...
     - Сие  верно!  -  смелея, подтвердил из-за ящиков и кулей дворянин. - В
Парыже, государь, ежели правду...
     - Ты молчи! - крикнул Петр. - Шаматон, собака!
     И  опять  стал  спрашивать  калмыка  и,  спрашивая, заспорил с ним, где
лучше  и  ловчее  закладывают  корабельный  киль  -  в аглицких верфях али в
голландских.  Царь  горячился и зло таращил глаза, а Лука был спокоен и даже
посмеивался  -  так  совершенно  был  уверен  в  своей  правоте.  И  болезни
корабельного  дерева  -  табачный  сучок,  крапивный сучок, роговой - калмык
знал,  и  как  вить  пушечный  фитиль,  и  как вязать морской узел - кошачьи
лапки...
     - Ну,  братец,  утешил! - сказал Петр, утомившись спрашивать и спорить.
-  Зело  утешил.  Добрый моряк с прошествием времени будет из тебя для флоту
русского. Женат?
     - Нет, государь, не женат...
     - Оженим. И невесту тебе сыщу - лебедь.
     Подумал,  потер  шершавыми  ладонями  лицо, отфыркнулся, словно усталый
конь,  и  велел  Меншикову  писать  от  своего  государева  имени. Александр
Данилыч  перестал  зевать,  рассердился: писать он едва умел, забывал буквы,
торопясь,  иногда только делал вид, что пишет, - полагался на свою память, а
потом  все  почти  дословно пересказывал Ягужинскому или иному, кто силен по
письменной части.
     Петр диктовал быстро, отрывисто:
     - За  сии  доброхотные  к  отечеству  своему  заслуги  холопя дворянина
Спафариева  калмыка  Лукашку именовать отныне господином Калмыковым Лукою...
по батюшке... Написал?
     Меншиков написал только "за сии доброхотные", но кивнул головою:
     - Пишу, государь...
     Петр задумался на мгновение:
     - По батюшке - Александровичем!