Иевлева, спросил:
     - Гонцов не было?
     - Не было, Петр Алексеевич...
     Петр  на  мгновение  закрыл  глаза.  Было  видно, что он томится. Возле
него,  прикрытая  камнем от ветра, лежала карта, он вновь ее развернул, стал
спрашивать  у  рыбаков,  где  что  расположено на Неве за Ниеншанцем. Рыбаки
робея  показывали:  вот  на  сей  речке - как ее имя, незнаемо, - возле Невы
большой  сад шведского майора Конау. Здесь - деревенька дворов на пять, сена
косят   копен  до  ста,  хлеба  сеют  коробов  двадцать,  не  более.  Тут  -
Васильевский  остров  именуется  сие место - охотничий замок господина шведа
Якоба  Делгарди,  отсюдова  он  и  медведей бьет, и волков, и лосей. Хорошая
охота.  Здесь,  на Фомином острове, - поместье Биркенгольм, большая вотчина,
держит  народишку  русского барон на работах на своих человек до двух сотен.
И  деревенька при нем дворов на сорок. Тут-то посуше, а кругом, почитай, все
болотища,  сухого места не отыскать. Вот разве что Енисари - посуше будет...
Здесь  Враловицын  посад,  тут  Первушина  мыза.  Дорог  нет,  тропочки  меж
болотами...
     Петр  слушал,  покусывая сухие губы, позевывая от подступающего озноба.
Потом, услав рыбаков, неприязненно спросил:
     - Пушки Виниус прислал?
     Сильвестр   Петрович   осторожно   ответил,   что,  может,  и  дошли  к
Шлюссельбургу, но здесь покуда не слышно.
     - Не  слышно,  говоришь?  -  усмехнулся  Петр.  -  Нынче Ромодановскому
отпишу - запляшет у него старый козел, спехом дело делать зачнет...
     И полулежа на войлоке, в неудобной позе стал быстро писать:
     "Сир!  Извествую,  что  здесь  великая  недовозка артиллерии есть, чему
посылаю   роспись,   из  которых  самых  нужных  не  довезено:  3033  бомбов
трехпудовых,  трубок  7978;  дроби и фитилю ни фунта; лопат и кирок железных
самое  малое  число;  а  паче  всего  мастера, которые зашрубливают запалы у
пушек,  по  сей  час не присланы, отчего прошлогодские пушки ни одна в поход
не  годна  будет,  отчего  нам  здесь  великая остановка делу... О чем я сам
многажды  говорил  Виниусу,  который  отпотчевал меня московским тотчасом. О
чем  изволь  его допросить: для чего так делается такое главное дело с таким
небрежением,  которое  тысячи  его  головы  дороже?  Из  аптеки ни золотника
лекарств  не  прислано:  того для принуждены мы будем тех лечить, которые то
презирают..."
     Дописал, подумал, потом, прочитав вслух Иевлеву, спросил:
     - Под Усть-Ижорой, что ли, князь Александр Невский Биргера разбил?
     Сильвестр Петрович кивнул:
     - Под  нею,  государь.  До  Усть-Ижоры  гнал,  а  битва-то  была ранее.
Говорится  в  летописи, что приидоша свеи в силе велице и мурмане, и сумь, и
емь  в  кораблих,  множество  много  зело, свеи с князем и бискупом своими и
сташа на Неве в устье Ижоры, хотя восприяти Ладогу...
     - Восприяти! - сурово, краем рта усмехнулся Петр.
     В  Усть-Ижоре  для  Петра был построен шатер. Александр Данилович жарил
на штыке над пламенем костра добрый кусок баранины, рассказывал весело:
     - Ты,  мин  гер,  погляди  вокруг, чего деется: русских мужиков наперло
видимо-невидимо,  отовсюду  из-под шведа к тебе бегут. И харчишек нанесли, и
молока,  и  творогу, ей-ей, словно где на Волге али на Москве-реке. И бабы и
девки, слышь, - песни старые поют...
     Петр  ушел  в  шатер.  Меншиков, дожаривая мясо, с грустью вдруг сказал
Аниките Ивановичу Репнину:
     - Пришли,  навалило  народишку...  А  как спроведают наше житьишко, как
зачнут с них подати рвать, как погонят на корабельное строение...
     Потряс головою, вздохнул:
     - И-эх,  князинька...  С  Виниусом-то  слышал?  Пошло  письмо на Москву
дружку нашему, доброму Федору Юрьевичу. Пропал старичок...
     Репнин насупился, ответил глухо:
     - Провались оно все, думать, и то немочно, голова трескается...
     Петр  сидел  в  шатре  на  лавке, перед ним у стола стояли Глебовский и
немец  Нейтерт.  Капитан  -  иссиня  бледный, с простреленной нынче шведской
пулей  шеей  -  бешеным  голосом  рассказывал,  что господин подполковник не
изволил  поддержать  его во время приступа - отговорился тем, что приказа не
имеет;  неприятель поставил засаду - драгун; несмотря на сие обстоятельство,
драгуны  были сбиты и вал взят, однако же шведы от погони ушли и заперлись в
Ниеншанце, а победа могла быть полной...
     - Ну, подполковник? - спросил Петр.
     - Я не имель приказ.
     - А глаза имел? Уши имел? Голову?
     - Я  не имель приказ, - с достоинством, спокойно повторил немец. - Я не
имель приказ. А когда я не имель приказ, тогда я не делал сикурс.
     - Пшел вон! - со спокойной злобой сказал Петр Нейтерту.
     Немец  вышел,  высоко  неся голову, позванивая серебряными звездчатками
шпор.
     - Глебовский! - позвал Петр.
     Тот,  не  двигая  головой  от  страшной  боли в шее, где застряла пуля,
подошел ближе, встал смирно.
     - Приказа  у  него  не  было!  -  вдруг  крикнул Петр. - Понял? Не было
приказа!  И  верно, не было! А более ему ничего не понять! А тебя я не виню.
Ты  все  сделал  как  надо! Не виню! Иди! Скажи там лекарю моему, чтобы пулю
тебе вынул...
     Глебовский стоял неподвижно, из глаз его ползли слезы.
     - Ну?  -  раздражаясь,  спросил  Петр.  -  Что еще? Чего ревешь, словно
девка?
     - Народу  у меня побито тридцать два человека, - сказал Глебовский. - Я
с ними, государь...
     - Не  виню!  -  крикнул  Петр  тонким,  не своим голосом. - Сказано, не
виню!  А  побито...  Ну  побито, чего ты от меня-то хочешь? Иди отсюда, иди,
чего еще надо...
     Глебовский  вышел.  Петр  лег  на  кровать,  укрылся,  свернулся, как в
детстве,  клубком. Колотились зубы, обмирало сердце, вместе с кроватью он то
несся  куда-то  вниз,  в тартарары, то его вздымало под далекие черные тучи.
Было  страшно, смертельная тоска терзала все его существо, жалким голосом он
позвал:
     - Ей, кто там! Меншикова ко мне, губернатора шлюссельбургского!
     Денщик  побежал  за  Александром  Данилычем,  тот  сел  рядом с Петром,
заговорил ворчливо-ласково, с доброй укоризной:
     - Ишь,  чего  выдумал,  мин  гер,  занемог перед делом-то... Да и полно
тебе,  никуда  ты  не летишь, все чудится. То - лихорадка-лиходея разбирает,
трясовица треклятая. Мы живым манером Блюментроста позовем...