Тот  подумал,  встал  попрямее,  выставил  вперед  подбородок,  ответил
гордо:
     - Кто такоф? Я рипацкий староста. А фот ти кто такоф, а?
     Петр серьезно, без усмешки ответил:
     - Я русский царь.
     Финн  сплюнул далеко в воду черную табачную жвачку, посмотрел на Петра,
задрав голову, снизу вверх, поморгал, вздохнул, поверив:
     - Тоже толшность немалая. Клопот мноко цару, а?
     Солдаты-гвардейцы усмехались, стоя вокруг. Петр невесело ответил:
     - Много, старик, хлопот. Что верно, то верно. Едва управляемся...
     - И  я  етва  управляюсь.  Кажтый по-своему телает, кажтый умный сам...
Шерти проклятые... Тут рипак Тускала брал сеть, я коворил...
     Петр  не  стал  слушать,  спросил,  не  угостит ли его староста на мызе
молоком.  Финн  хитро  посмотрел  на  царя,  на  Иевлева,  на  Меншикова, на
огромного Рябова, обвел взглядом гвардейцев, ответил:
     - Отин раз я укощу всех и сам помирать стану от голот.
     Но  молока  и  ржаную  лепешку вынес. Гвардейцы купили на соседней мызе
странной  рыбы  -  корюшки,  пахнущей  свежим сеном, развели костер, сварили
ушицу.  Золотое  солнце, рассеивая своим теплым светом туманчик, поднималось
над  тихими водами. Александр Данилыч раздавал финнам листы, доставленные из
Москвы;  там  было  написано,  что всем здешним приневским жителям под рукою
царя  всея  великия  и  малыя  и  белыя  Руси будет покой, справедливость, а
разорения  им  никакого  не  ждать.  Бомбардирский  урядник  Щепотев,  малый
толковый,  покуда  читались  листы,  торговал у здешних людей двух телок, да
доброго  кабанчика,  да  еще  бычка. Финны для пробы заломили цену подороже.
Щепотев,  посетовав  на  запрос,  положил на стол золотой. Финны привели еще
коровенку,  двух  поросят,  стали  рубить  головы  уткам  и  гусям.  Щепотев
говорил:
     - Вы  идите  под  крепость  Ниеншанц, там становитесь на торг. Солдат у
нас  много,  офицеров,  енералов,  народ  богатеющий,  каждому охота лапши с
курятиной  похлебать. Расторгуетесь, куда как жить станете. И рыбу везите на
торг.
     - Корюшку повезти? - спросил староста.
     - И  корюшку,  и которая получше. И нас вы, други, не опасайтесь. Мы на
свою  землю  вышли, тут россияне издавна стояли. А вам мы остуды не сделаем.
Вы  для  нас старайтесь, мы вас не обидим... Шведа здесь вскорости не будет,
тут, господин староста, им делать нечего...
     Старик,    польщенный    учтивостью    Щепотева,   довольный   крупными
коммерческими  операциями,  которые  происходили возле его мызы, вынул из-за
печки  бутылку  зеленого  стекла,  налил в кружки вонючей темной водки. Петр
пригубил,  закусил  творогом,  поднялся.  Староста, провожая русского царя к
лодке, жаловался:
     - Тут  рипак  Тускала  брал  сеть, я коворил: ты сеть утеряешь, а рипак
Тускала - нет, нет... Ты, царь, позови Тускала, ты ему скажи...
     Петр, садясь в лодку, ответил:
     - С  Тускалой ты, господин староста, и сам управишься... У меня делов и
без Тускалы вот - по горло...
     Тридцатого  апреля  началось  бомбардирование крепости. В самом начале,
близ  полуночи,  в  Ниеншанце загорелся цейхгауз. Прицелом на бушующее пламя
дали залп одновременно все осадные орудия...
     Утром  из  ставки  фельдмаршала  Шереметева  медленным  шагом  к  валам
крепости  пошел  русский трубач. На нем был новенький Преображенский кафтан,
перевязь  через  плечо,  короткая  шпага, на треуголке плюмаж. Трубу он нес,
уперев ее в бедро, горлом вперед. Гвардейцы переговаривались:
     - Братие, да он - Тихон Бугаев, с первой роты...
     - Никакой не Тихон, то - царев трубач Лобзин.
     - Антип, а не Лобзин...
     - Ты гляди, каков важен. И гетры новые выдадены...
     - А чего! Пущай глядят свейские дьяволы - исправен-де трубач...
     Трубач  Семен  Прокундин,  не  кланяясь  пулям, вышел пред самые ворота
крепости,  избоченился;  ловко  вскинув  трубу, протрубил вызов. На воротной
башне  показались два шведских барабанщика, ответили барабанным боем. Трубач
еще  раз  протрубил. С длинным скрипом отворились ворота, за ними в латах, в
шлемах,  с  копьями  на  изготовку  стояли  шведы - для всякого опасения, не
ведет ли трубач за собой войско.
     Войска  не  было.  В русском лагере видели: трубач встречен с почетом -
офицер  в  белых  перчатках  учтиво  подал  оловянную  тарелку, на ней стоял
стаканчик  водки.  Копейщики  сделали копьями на караул, ворота затворились.
Воевать  пока  перестали.  Гвардейцы  безопасно ходили под стенами цитадели,
переговаривались  со  шведами,  что  пора-де  им уходить, сидение в крепости
ничем  хорошим  не кончится. Шведы объясняли знаками - мы-де люди маленькие,
над нами начальство есть.
     Парламентера ждали очень долго.
     Ответ  трубач  Прокундин вручил Борису Петровичу Шереметеву. Петр читал
из-за  плеча  фельдмаршала.  Шведы писали, что крепость вручена им от короля
для обороны и что от милостивого аккорда должно им отказаться.
     - Палить  залпами  нещадно до сдачи! - велел Шереметев. - Будет болтать
попусту.
     Тотчас  же ударили все пушки и все мортиры одновременно. Охту заволокло
серым  дымом.  Били  залпами - всю ночь непрестанно. Ядра падали в крепость,
пробивали  крыши  домов,  долбили провиантские склады, караульни, крепостную
солдатскую  кухню.  На рассвете внутри Ниеншанца занялся еще пожар, а вскоре
на  валу  крепости  появился  швед-барабанщик  и  ударил  "к сдаче". Осадные
батареи  замолчали. В шатер Шереметева явился бледный шведский майор в сером
мундире   -   принес   черновик   условий   капитуляции.  Петр,  пережевывая
ноздреватую горбушку хлеба, суровым голосом сказал:
     - Сие  к  чертовой  матери!  Прошлого  раза едва Орешек нам не взорвали
стражи  ихние.  Караульщиков  наших  назначить незамедлительно, а ихних всех
вывести за цитадель...
     И, взяв перо, стал чиркать в условиях.
     В  десятом  часу утра внутрь крепости с развернутым знаменем, под пение
труб  и  бой  барабанов,  вошел  Преображенский  полк,  а  в "палисады" - на
прикрытом  пути  -  Семеновский.  Ярко  светило солнце, играло на трубах, на
шпагах,  на стали багинетов. Шведы - именитые жители Ниена, отсиживавшиеся в
неприступной,  как  казалось  им,  крепости,  -  с  изумлением  смотрели  на
русских,  словно  не  веря  своим  глазам,  спрашивали  друг у друга: неужто
свершилось, неужто пал Ниеншанц...
     А   бомбардирский   поручик   Меншиков,  поигрывая  окаянными  веселыми
глазами,  покрикивая  "левой,  левой,  детушки,  старайся!",  держа шпагу на
караул,  вел  своих орлов мимо господина вице-адвоката Герца, мимо Христиана