Тары-бары-растабары,
                Серы волки выходили,
                Белы снеги выпадали...

     - Чаще, рожечники! - молил Меншиков. - Чаще, други!
     Самосожженец, перебирая на месте козловыми сапожками, визжал:
     - Утешь, Данилыч! Еще утешь! По смерть не забуду! Утешь, сокол!
     А   в   царевом   шатре   кричали   "виват"   фельдмаршалу  Шереметеву,
бомбардирскому капитану Петру Михайлову, Репнину, Памбургу, Варлану...
     В  сумерки Сильвестр Петрович отдал приказ выпускать шведов. В крепости
глухо  забили  барабаны,  в  проломе появился знаменосец в латах, за ним шел
Шлиппенбах.  Каждый  солдат  имел во рту две пули, нес ружье, шпагу, ранец с
припасами.  Солдат  и  офицеров  вышло всего сорок один человек, за ними шли
женщины. Раненых понесли на носилках русские матросы.
     - Еще  на караулах человек с десяток! - произнес Шереметев. - Остальные
побиты. Корить нечем - хорошо дрались...
     Ночью  Петр  узнал, что генерал Кронгиорт идет на помощь шведам. Тотчас
же  в верейке он вместе с Шереметевым и Сильвестром Петровичем переплыл Неву
и  приказал  шведскому  майору  снять  караулы.  Швед  сделал  вид,  что  не
понимает.
     - Вяжи его! - велел Петр. - Тогда поймет!
     Майора  поволокли в сторону, он крикнул громко, пронзительно по-шведски
своим  караульщикам,  чтобы  кидали  факелы  в  пороховые погребы. Сильвестр
Петрович  ударил  солдата  шведа  головою в живот, полковник Чамберс схватил
другого  за  глотку.  Секретарь  Шафиров  пихал  факелы  в  бочку с водой. В
кромешной тьме стало так тихо, что все услышали шелест дождя...
     - Сучьи дети! - тяжело дыша, молвил Петр. - Взорвали бы фортецию...
     С  утра  было  торжественное  вступление фельдмаршала с генералитетом и
армией  в  крепость. Троекратно ударили все пушки - и русские и отобранные у
шведов,  -  троекратно  протрещали  залпы  из  всех  ружей и мушкетов. После
молебствия  Меншиков  объявил  государевым  именем новое название Нотебурга.
Сию  крепость  повелено было именовать Шлюссельбург - что значит Ключ-город,
ибо отныне отперты ворота в исконные свои земли.
     Под  пение  горнов  и  барабанный бой фельдмаршал Шереметев поднялся на
западную  башню  и,  низко поклонившись войскам, повесил ключ от крепости на
железный крюк, вбитый в камень...
     На  ночь  в  цитадели поставили караулы, а спать уехали на берег. Перед
тем  как сесть в шлюпку, Ванятка потянул отца в сторону, сказал доверительно
на ухо:
     - Тятя,  тут  за  щебнем  барабан  ихний остался. У меня-то худой, весь
измятый...
     - Что ж, бери, заслужил, - усмехаясь ответил лоцман.
     Ванятка  подобрал шведский барабан, сунул в шлюпку под банку, на берегу
тотчас же побежал испытывать, подальше, к роще.
     Всю  ночь на берегах Невы и в цитадели горели костры - большие и малые,
на  кострах  кипели  котлы  с варевом. В русском войске почти никто не спал.
Солдаты,  сидя  на пнях, на пушечных лафетах, на срубленных соснах, поминали
битву,  показывали  руками,  как  кто колол багинетом, бил прикладом, лез по
штурмовой  лестнице.  Побывавших  в  пекле битвы слушало молодое пополнение,
белобрысые  парни. Еще не нюхавшие пороху испуганно переглядывались, бывалые
солдаты  рассказывали  страшнее,  чем  было  на  самом  деле,  хоть  было  и
достаточно страшно...
     Поздней  ночью  Сильвестр  Петрович  с  Егором  Пустовойтовым, Рябовым,
Резеном  и  Кочневым  отправились на шлюпке в крепость - смотреть, что в ней
надобно  делать.  Русские костры неверным багровым светом освещали сгоревшие
дома гарнизона, расплавившиеся крыши, кучи ядер...
     - Ну   что  ж,  -  сказал  Сильвестр  Петрович,  -  посчитаем  прибытки
нынешние. Пиши, Резен, роспись - чего нам досталось.
     И стал диктовать.
     - Пушек чугунных числом сто семь. Мортир - одна. Гаубиц - семь...
     Егорша издали крикнул:
     - Господин шаутбенахт, вы гляньте...
     - Чего глядеть-то?
     - Есть чего...
     Иевлев  подошел  поближе,  Егорша  высоко  держал факел. Коптящее пламя
осветило ствол большого орудия, искусную резьбу, старые литеры...
     - Наша  пушка!  -  скрывая волнение, сказал Иевлев. - Литье давнее, при
царе  Иване  Васильевиче  так работали. Что ж, пиши, инженер: пушка русского
литья, добрая... Может, какой Кузнец над ней трудился...
     Считали  ядра - одиннадцать тысяч штук, порох - двести семьдесят бочек,
шпаги  -  триста,  пять  тысяч  ручных гранат, свинец, селитру, смолу, латы,
ружей  более  тысячи.  Потом  все  вместе  осматривали башни, давая им новые
русские имена: этой быть Шереметевской, этой - Репнинской, этой - Головина.
     На  рассвете,  обойдя  крепостные  стены  и  тайные  ходы,  арсеналы  и
пороховые  погреба,  вернулись  в  лагерь.  Утро было холодное, с Ладоги дул
пронизывающий  ветер,  по  Неве бежали белые пенные барашки. В шлюпке Кочнев
сказал:
     - А на берегу виселицы поставлены...
     Сильвестр   Петрович   всмотрелся,  увидел:  на  лагерном  плац-параде,
выстроившись  побатальонно,  стояли  неподвижно  гвардейцы Преображенского и
Семеновского полков, солдаты Романовского, Гордона, фон Буковина.
     Однообразно, уныло, дробно трещали барабаны, высвистывала флейта.
     - Чего такое? - спросил Рябов.
     Шлюпка  врезалась  в  низкий берег, Сильвестр Петрович медленно пошел к
плац-параду,  протиснулся  между  работными  людьми  и  очутился у виселицы,
перед  которой  двумя шпалерами стояли преображенцы. У каждого из них в руке
был  гибкий  прут,  и этими прутьями гвардейцы наотмашь с поддергом хлестали
голого  до пояса рослого солдата, который медленно и устало шел, привязанный
руками  к  ружью. Немного погодя Сильвестр Петрович понял, что солдат не сам
идет  -  его  волокли  два  сержанта, и путь солдата вел к виселице. Так под
взвизгивания  флейты  и  треск  барабана  его  подвели  к  низкому эшафоту и
поставили  на  колени.  Обнаженная  спина  солдата почернела и вздулась, а в
некоторых  местах  была  словно  изорвана, лицо его, бескровное, усохшее, не
имело никакого выражения, только страшно синели белки полузакрытых глаз...
     - Кто  таков?  -  спросил  Иевлев  у  стоящего рядом угрюмого офицера с
обожженной щекой.
     Офицер   покосился   на   контр-адмирала,   ответил,  с  трудом  двигая
изуродованными ожогом губами:
     - Сей  скаред  от  приступа  бежал,  со струга выпрыгнул и схоронился в
лесу,  а в его сумке фитили были, господин шаутбенахт. Без фитилей гранатных