Меншиков изумился, взглянул на Петра.
     - Пиши,  пиши!  -  крикнул  тот.  -  Будет  тебе сей Калмыков названным
сыном,  ты  ему и приданое дашь - на обзаведение что человеку нужно: мундир,
шпагу,  золотишка в кошелек, ты у меня не беден, есть из чего... Далее пиши:
сему  Калмыкову  звание  дадено  отныне  мичман,  и  служить ему надлежит на
фрегате  "Святой  Дух"  в должности старшего офицера здесь, в Ладоге, покуда
не опрокинем мы крепость Нотебург. Написал?
     - Пишу...
     - Больно медленно пишешь...
     - Кую ночь не спамши, государь, понеже...
     - Понеже! Пиши далее: дворянина же Спафариева жалуем мы...
     Петр помедлил, жестко усмехнулся и заговорил раздельно:
     - Жалуем  мы  званием  -  матрос  рядовой  и повелеваем ему служить без
выслуги  лет, сиречь пожизненно, на том корабле, где флаг свой будет держать
флоту офицер господин Калмыков Лука Александрович...
     Дворянин  громко  всхлипнул  за своими ящиками. Петр на него покосился,
сказал назидательно:
     - Ишь, разнюнился! Ранее надо было думать...
     - Я  -  думал! - с тоскою произнес недоросль. - Я, государь, думал, что
отменными  своими  манерами и галантом при твоем дворе замечен буду. Бывает,
что   некоторые   сиятельные   метрессы   посещением   княжества  и  столицы
удостаивают,  надобны  им  шевальеры галанты для препровождения времени... И
сей обиходный политес...
     Петр захохотал, замахал руками:
     - Сему  пять  годов  обучался? Пять годов? Либер Сашка, слышишь, на что
казна  наша  пошла? Да господи, да ежели для метрессы галант занадобится, мы
нашего Преображенского полку солдата... любого... о, господи...
     Он  не  мог  говорить  от  смеха,  отмахивался  руками,  тряс  головой.
Отсмеявшись, утерев слезы ладонью, приказал Меншикову:
     - Налей-ка  нам,  Данилыч,  по  кружечке  анисовой для утра - господину
флота  мичману  да мне. Ныне весь день трудиться, зачнем с богом штурмовать.
Выпьем  покуда для сугреву, а господин рядовой матрос Спафариев спляшет нам,
чему его в граде Парыже обучали. Танец алеманд, что ли?
     Страшно побледнев, дворянин высунулся из-за ящиков, сказал с ужасом:
     - Помилуй, государь-батюшко!
     - А  ты  отечество  свое  миловал в парыжских ресторациях, сукин сын? -
крикнул Петр. - Миловал? Пляши, коли велено!
     Неподалеку  от  царева  шатра, на мыску, рявкнули пушки, да так, что на
столе  задребезжал  штоф  с  анисовой,  съехала  на землю тарелка. Шведы без
промедления ответили, и началась утренняя кононада.
     - Вот  тебе  музыка! - перекрывая голосом грохот орудий, сказал Петр. -
Добрая  музыка!  Под  сей  танец алеманд гарнизон цитадели Нотебург кой день
пляшет, пляши и ты! Ну!
     Дворянин  Спафариев  вышел  вперед, постоял у лавки, словно собираясь с
силами,   потом  вывернул  толстую  ногу,  изогнул  руку  кренделем.  Мичман
Калмыков,  сидя  рядом  с  Петром,  вздохнул  невесело.  Орудийный огонь все
мощнее  и громче гремел на Неве. Шатер ходил ходуном, запах пороха донесся и
сюда,  где-то  неподалеку  со  свистом ударилось ядро. Спафариев начал танец
алеманд  -  два  мелких  шажка,  полупоклон, еще шажок. По толстым щекам его
катились слезы, и губы, сложенные сердечком, дрожали.
     - Какой танец пляшешь? - крикнул Петр.
     - Сей танец именуем - алеманд!
     - Так пляши веселее, как учили вас, галантов, для метресс...
     Спафариев  попытался  улыбнуться,  широко  раскинул  руки и присел, как
полагается во второй фигуре танца алеманд.
     - На  каждом  корабле  надлежит  среди матросов иметь забавника, сиречь
шута,  -  сказал  Петр  Калмыкову. - Когда дослужишься до капитана судна, не
забудь  на оное дело определить сего парижского шаматона. От прегалантностей
его матросы животы надорвут...
     - Уволь,  государь!  - твердо и спокойно ответил вдруг Калмыков. - Я на
своем  корабле,  коли дослужусь, шута держать не стану. Со временем будет из
господина Спафариева матрос...
     - Неуча  и  в  попы не ставят! - поднимаясь с лавки, сказал Петр. - Шут
он, а не морского дела служитель...
     Калмыков  спорить  не  стал:  шатер  разом  наполнился  людьми - пришел
Шереметев  в  кольчуге,  Репнин,  Иевлев,  полковники,  капитаны,  поручики.
Сильвестр Петрович увидел Спафариева, шепотом спросил у него:
     - Как?
     - Худо,  ох,  худо, - трясущимися губами произнес недоросль. - Матросом
без выслуги...
     Меншиков  подал Петру плащ, царь вышел первым, за ним с громким говором
пошли все остальные. Иевлев, уходя, утешил:
     - Коли  служить  будешь,  выслужишься!  Эх,  батюшка,  говорил я тебе в
Архангельске...
     Махнул  рукою,  ушел  догонять царя. Неумолчно, гулко, тяжело грохотали
пушки. Спафариев стоял неподвижно, полуоткрыв рот, содрогаясь от рыданий.
     - Ну  полно тебе, сударь, реветь-то белугою, ты большой вырос, не дитя,
оно  будто  и  зазорно,  - оправляя на дворянине алонжевый парик и одергивая
кафтан,  говорил Калмыков. - Пощунял тебя, сударика, Петр Алексеевич, ничего
ныне  не  попишешь,  -  значит,  судьба.  Отплясал  свое,  теперь,  вишь,  и
послужить надобно...
     - По  рылу  он  меня  хлестал  сколь жестоко! - пожаловался дворянин. -
Свету я, Лукашка, божьего не взвидел...
     - И-и,  батюшка,  -  усмехнулся мичман, - однава и побили! А я-то как в
холопях  жил?  Ты  - ничего, не дрался, да зато маменька, твоя питательница,
что  ни  день,  то  колотит!  И  батоги  мне,  и своею ручкою изволила таску
задавать,  и кипятком бывало плеснет, и каленой кочергой достанет! А то един
раз,  да  сам  государь! Оно вроде бы приласкал. Полно, сударь, кручиниться.
Пойдем  на корабль. Потрудишься, матросской кашки пожуешь, сухарика морского
поточишь зубками, оно и веселее станет...
     Дворянин ответил неровным голосом:
     - Палят ведь там, Лукашка! Ядра летают... Долго ли до греха. А?
     - Так  ведь  война, сударь! - наставительно молвил Калмыков. - Какая же
война  без  пальбы? И ядра, конечно, летают, не без того. Ну, а вот Лукашкою
ты  меня  более,  батюшка,  не называй. Отныне я для тебя - господин мичман,
господин  офицер,  али для крайности - Лука Александрович. Так-то. Ошибешься
-  выпорют  как Сидорову козу. Морская служба - она строгая. Служить, так не
картавить. А картавить, так не служить. Понял ли?
     - Как не понять, господин мичман Лука Александрович...
     - Вишь  -  понятливый. И вот еще что, мой батюшко! Ты передо мною-то не