ходи.  Не  в  Париже.  Нынче  уж  я пойду первым, а ты за мною, потому что я
офицер, а ты - матрос...
     И  мичман  флота  Калмыков вышел из государева шатра в серые рассветные
сумерки,  в низко ползущий туман, среди которого вспыхивали оранжевые дымные
пороховые  огни  выстрелов  и  беспрерывно  грохотали тяжелые осадные орудия
русской артиллерии.


4. РАЗГРЫЗЕН ОРЕШЕК!

     С  рассветом  на обоих берегах реки непрестанно грохотали пушки. Ядра с
воем  летели  в  крепость  -  рушили  зубцы  башен,  рвали в клочья шведских
пушкарей,  поджигали  крепостные  постройки.  Русские  артиллеристы,  скинув
кафтаны,  засучив  рукава,  проворно  работали свою военную работу, целились
тщательно, банили стволы, подносили ядра.
     Петр  с  трубкой  в  руках,  сложив  руки за спиною, прохаживался возле
раскаленных  орудийных  стволов, смотрел запалы - не разгорелись ли до беды:
дважды  уже  случались  несчастья  -  заряд выкидывало в орудийную прислугу.
Испорченные  пушки  заменялись  новыми,  старые  откатывали  подальше  -  на
переливку.
     Цитадель   отбивалась   яростно,   невский   холодный   ветер  раздувал
королевское  знамя  со  львом.  Было  понятно,  что  шведы  твердо решили не
сдаваться,   несмотря   на  все  усиливающийся  напор  русской  армии.  Петр
раздумчиво говорил Шереметеву:
     - Не  столь  они смелы, Борис Петрович, а непременно подмоги ожидают. И
не иначе, как с озера...
     Оба  фрегата,  "Святой  Дух"  и  "Курьер",  непрестанно  курсировали по
Ладоге,  ждали  шведской  эскадры  с  десантом.  Памбург и Варлан смотрели в
подзорные  трубы,  тщетно  искали  встречи  с противником; по озеру катились
однообразные волны, да ветер свистел в снастях.
     Незадолго  до полудня мичман Калмыков заметил в трубу две яхты и шхуну.
На  фрегатах пробили тревогу, фитильные с горящими запалами побежали к своим
пушкам. Но шведские суда не приняли боя, ходко ушли с попутным ветром.
     В  эту  же  пору  в  Нотебурге  вспыхнул  большой пожар: багровое пламя
внезапно  выкинулось  возле Флажной башни, потом взметнулись еще два снопа и
раздался  страшной  силы  взрыв.  Тотчас  же накренилась и осыпалась стена у
Колокольной  башни.  К пролому побежали шведы - солдаты, каменщики, кузнецы,
-  поволокли железные ежи, надолбы из бревен, столбы. Покуда пристреливались
пушки,  шведы  заделали пролом начерно и стали засыпать его запасным камнем.
Погодя  последовало еще несколько взрывов, и всю цитадель заволокло медленно
ползущей копотью - вонючей и плотной.
     - Не   виктория  ли?  -  грызя  ногти,  спросил  Петр.  -  А,  господин
фельдмаршал?
     - Погоди,   государь!   -   жестко   глядя  на  космы  копоти,  ответил
фельдмаршал.  -  Всему  свой  час.  А легко они не сдадутся. Их воевать - не
просто.
     В  сумерки охотники пошли отбивать неприятельские лодки, что стояли под
крепостью.  Преображенец  Крагов, да семеновец Мордвинов, Егорша Пустовойтов
и  еще  с  дюжину  народа  половчее  - сели в длинную ходкую лодью, положили
большие  мешки  с  шерстью  и,  подойдя  к  острову  с  наветренной стороны,
подожгли  порохом  мешок.  Черный,  едкий, вонючий дым сразу согнал шведов с
вала,  охотники  кинулись к лодкам, но лодки оказались прикованными толстыми
железными  цепями.  Шведы,  опомнившись,  стали  бить вниз с верха картечью.
Егорша,  Крагов, Мордвинов топорами прорубали днища шведских суденышек... Из
этой вылазки не вернулось семь человек.
     Нотебург пылал.
     Но флаг со львом все еще развевался.
     - Смотри,  никак  не  хотят  уходить!  - сказал Рябов Иевлеву. - Крепко
засели, смелые черти...
     - Без судов не взять! - ответил Сильвестр Петрович.
     И усмехнулся:
     - Помнишь,  как  они к нам на Двину пришли, воры? Небось, не чаяли в те
времена,  что  мы  не  токмо  их  не  пустим,  но и за своим добром вон куда
приедем!
     Огни  огромного  пожара  всю  долгую  ночь отражались в черной, гладкой
воде  Невы,  освещали  балаганы,  шатры  и  землянки русского войска, лодьи,
стоящие  у  берега,  штурмовые лестницы, положенные на щиты судов, крюки для
абордажа,  прислоненные  к  щитам.  Солдаты, назначенные к штурму, носили на
лодьи  мешки  с  козьей  шерстью  - доброй защитой от пуль. Всю ночь русские
пушки  непрестанно громили пылающую крепость. Петр, неподвижно стоя у своего
шатра,  смотрел  на  пожарище,  стискивал  в  руке  подзорную трубу, говорил
Шереметеву и Репнину:
     - Врут,  господа шведы! Что наше - тому нашим и быть. Теперь зримо - не
повторится  более  Нарва.  С  утра зачнем кончать фортецию ихнюю, так, Борис
Петрович?
     Генерал-фельдмаршал  подумал,  вгляделся  в  пылающий  Нотебург, сказал
веско:
     - И  то,  Петр  Алексеевич, пожалуй, что и пора. Более тридцати пушек у
нас  к  переливке  назначены,  восемь  тысяч  ядер  пушечных к нынешнему дню
брошено,  три  тысячи  трехпудовых  бомб,  пороху, почитай, пять тысяч пудов
пожжено...
     В  воскресенье  одиннадцатого  октября перед рассветом Меншиков доложил
царю,  что  от  госпожи  Шлиппенбах  прибыл  барабанщик-парламентер и желает
видеть фельдмаршала...
     - От госпожи? - удивился Петр.
     - Будто от госпожи...
     - Зови  сюда!  Да  не говори ему, кто я. Капитан бомбардирской компании
Преображенского полка...
     Барабанщик  пришел,  поклонился,  протянул письмо с красивой печатью из
красного  воска.  Петр  развернул  бумагу грязными руками, Меншиков посветил
ему  смоляным  факелом.  Вокруг  стояли  пушкари,  факел  высвечивал лозовые
корзины   с   ядрами,   ствол   орудия,  бритые,  закопченные  лица  русских
артиллеристов.
     Супруга  коменданта  Нотебурга  Шлиппенбаха  от своего имени и от имени
всех  прочих жен шведских офицеров просила русского фельдмаршала - дозволить
им,  бедным  женщинам,  выйти  из  крепости, где невозможно быть от великого
огня и дыма...
     - Перо да бумагу! - приказал Петр.
     Покуда  бегали  за  пером,  чернилами и бумагою, Петр велел попотчевать
шведа  барабанщика  вином и закускою. Меншиков подставил спину, Петр написал