- "Ладогу"  еще  конопатят!  -  молвил лоцман. - Я завчерашнего дня там
был. А сия шнява именуется вовсе "Нотебург".
     Финн  надолго  задумался.  Оба  молча  глядели  на Неву, с которой, как
казалось  Рябову,  доносился шорох и треск. Но это только казалось - лед еще
держался.  Даже пешеходы с опаскою, а брели черными мухами от Адмиралтейской
части  к  Петропавловской  крепости,  возле которой был расположен рынок, от
Васильевского  к  Новой Голландии, где жили корабельные мастера-иноземцы. Но
саней  на  льду  Невы  уже  не  было видно и скот больше не гнали на Морской
рынок, что был против крепости с другой стороны Невы.
     - Сильно пойтет! - сказал дед Эйно. - Польшой путет летокот...
     Рябов  не ответил, щурясь смотрел на строящийся дворец генерал-адмирала
Федора  Матвеевича  Апраксина,  на  шпиль  Адмиралтейства,  возле которого в
линеечку  вытянулись трех- и шестиоконные домишки под черепичными, гонтовыми
и  соломенными  крышами.  Там,  в  этих  домах,  было  отведено жительство и
министрам,  и  офицерам,  и  посланникам,  и генералам; там, в одном из этих
домов,  в  случае  ледохода  мог  остаться  флота  гардемарин  Иван Иванович
Рябов...
     - Ну  не  чертов ли парень! - наконец сказал лоцман. - Другие еще когда
из  Москвы  приехали,  а ему там карты меркаторские занадобились. Так, вишь,
ждет, сатана, сии карты...
     - Такой, значит, служпа! - произнес дед Эйно. - Морской служпа.
     Рябов  не  ответил;  смотрел туда же, куда смотрел старик, - на морской
штандарт,  поднятый  на  государевом  бастионе Петропавловской крепости ради
воскресного  дня.  Желтое полотнище развевалось на холодном весеннем ветру и
показывало  двуглавого  орла,  который держит в лапах и клювах карты четырех
морей: Балтийского, Белого, Каспийского и Азовского...
     - Чертов  парень,  чертов  парень,  -  неторопливо повторил дед Эйно. -
Русский  парень  - такой парень. В нашей теревне там на взморье отин коворил
сказку:  жили  мы  тут жили, поживали мы тут поживали - плоко поживали. Изпу
построим  -  она  в  полото  укотит. Проваливается в полото. Еще трукую изпу
построим  - тоже в полото укотит. Вот пришел русский парень. Польшой парень,
то самого непа - вот какой парень. Взял свою руку...
     Эйно  своими  корявыми  пальцами  разогнул  кулак Рябова - показал, как
русский парень держит ладонь.
     - Вот  так. А на руке корот построил. Весь корот: тома, атмиралтейство,
австерий,  почт-тамт,  пороховой твор, крепость, Невский першпектив. А кокта
построил  - поставил весь тот корот сразу на полото, польшой корот полото не
мог  сожрать.  Не ушел корот в полото. Остался. Корот держится, отна изпа не
тержится. Ты миешься?
     - Я не смеюсь! - ответил Рябов. - С чего тут смеяться. Добрая сказка.
     - Мияться не нато, - молвил Эйно. - Умная сказка.
     - Ну,  пойдем,  дединька,  - предложил лоцман, - заколеем тут на холоду
сидеть. Может, моя хозяйка и прибралась в избе.
     Эйно  взял  свою  корзину  с  рыбой,  Рябов  широко распахнул перед ним
калитку.  В  доме  славно  пахло  лечебными  травами,  свежевымытыми полами,
теплыми  пирогами.  Таисья  приоделась,  только  волосы не прибрала - тугая,
длинная  коса  ровно  лежала  вдоль  спины  и  делала ее похожей на девушку,
словно вернулись те давние времена на Мхах...
     - Секотня приетет твой парень! - сказал ей дед Эйно.
     - Да  уж  вовсе заждалась, дединька! - как-то громче обычного, с тоской
в  голосе  сказала  Таисья.  -  Два  года  не  видела!  Гардемарин уже; люди
сказывают:   малый   с   толком;  худого  про  него  не  слышно,  да  только
стосковалась вся...
     И  поставила  на  стол завтрак: миску каши, хлеб, кринку молока, а сама
стала разбирать рыбу.
     - Ты-то что ж не садишься? - спросил лоцман.
     Она вздохнула, не ответила.
     - Мост  бы  поставить  через Неву, - погодя сказал Рябов. - Вот дело бы
было. А то как ледоход, либо ледостав - носа с острова не высунуть.
     - Мост? - спросил дед Эйно.
     - Мост.
     - Нельзя мост! - молвил финн. - Такой мост не пывает.
     Он  доел кашу, похлебал молочка и, поклонившись хозяйке, пошел к двери.
Таисья  его  окликнула,  попросила  не  побрезговать  хлебом-солью,  как сын
приедет.  Дед  Эйно  поблагодарил,  лоцман  проводил  его до калитки и опять
постоял,  глядя  на  Неву  и томясь ожиданием. Потом прошелся вдоль пологого
берега,   покрытого   ноздреватым   снегом,   из-под  которого  уже  кое-где
пробивалась  жухлая  прошлогодняя  трава,  -  к усадьбе шаутбенахта Иевлева.
Здесь  были  раскрыты  ворота  и  во дворе возился с легкими санками Иевлева
кучер - хитрый мужчина Елизар.
     - Поджидаешь? - спросил он, заметив Рябова.
     - Да вот... похаживаю. Что с санками делаешь?
     - А надобно их в каретник поставить. Кончилось санное время...
     Елизар  подошел поближе к воротам и, сделав таинственную мину, негромко
заговорил:
     - Ты,  Иван  Савватеевич, поджидаешь, и у нас ныне некоторые на усадьбе
вовсе очей не смыкали...
     Лоцман  пожал  плечами,  как  бы  говоря,  что  его  это обстоятельство
совершенно не занимает.
     - Всю  ноченьку,  поверишь ли, всю так на окошке и просидела Арина наша
Сильвестровна.  В  полушубок  отцовский завернулась, платком замоталась и на
лед глядит. Добро еще, адмиральша не проведала...
     - А  и  болтун  ты,  Елизар!  -  с  сердцем сказал Рябов. - Словно баба
старая. Сразу видать, что солдатом не служил, таракан запечный...
     Елизар не обиделся, а засмеялся:
     - Я-то  таракан,  а  тебе  лестно!  Мужицкого  роду, да на адмиральской
дочери  женить.  Как  бы  только  благословила  Марья  Никитишна,  да, вишь,
сумнительно...
     Рябов  плюнул  и  зашагал  прочь,  обратно к своей избе. Тут он постоял
немного,  чтобы  остынуть  от злости, вошел в кухню и присел на лавке, возле
Таисьи,  которая,  сложив  руки  на  груди,  смотрела  прямо перед собою и о
чем-то думала.
     - Небось, нынче-то к вечеру непременно ему быть! - молвил лоцман.
     Она  не  ответила.  Он  положил свою большую, просмоленную, натруженную
ладонь  на  ее  тонкое  запястье,  а  другой  рукой  обнял  ее за плечо. Она
безмолвно и благодарно приникла к нему, а он, усмехнувшись, тихо заговорил:
     - Теперь  что,  Таюшка! Теперь еще не на печи дединька с бабинькой, еще
сами  в  море  хаживаем,  а  вот  по  прошествии  времени,  когда едино дело
останется нам с тобою - дожидаться, тогда истинно невесело будет...
     Таисья  чуть  отстранилась  от  него, взглянула словно бы с удивлением,