вовсе не интересуясь тем, что произойдет.
     - Совладаешь? - быстрым горячим шепотом спросил Иевлев.
     Воронин  поплевал  на  руки, стал разуваться, перекрестился и побежал к
мачте.  Рябов,  опять очутившийся рядом с Апраксиным, смерил взглядом мачту,
Воронина, безухого иноземца и негромко сказал:
     - Одолеет!
     - Одолеет ли? - обернулся Апраксин.
     - То-то, что одолеет...
     Легко,  быстро  Воронин  поднимался по вантам правого борта в то время,
как безухий шел наверх по вантам левого борта.
     Все на "Августине" замерли.
     Гаррит  Коост  вытянул  губы трубочкой. Голголсен стал урчать про себя,
Осип  Баженин побагровел, Федор мелко перекрестился раз и еще раз. Иевлев до
боли сжал локоть Апраксину.
     Воронин  же  лез  и  лез, ноги его все быстрее и быстрее переступали по
выбленкам,  руки  круто,  бросками  подтягивали  тело. Первым он оказался на
салинге,  гикнул оттуда сиплым голосом и рванулся вверх к флагштоку, оставив
далеко  внизу  безухого  иноземца. С брам-рея на самом верху он опять что-то
прокричал,  сделал  поклон на четыре стороны; обвив коленями брам-бакштаг, в
одно мгновение соскользнул на палубу и, подойдя к Иевлеву, попросил:
     - Ты  безухому,  Сильвестр, объясни, что хотя мой батюшка не токмо моря
не  видел,  но и реки опасался, я все же в шхиперы надеюсь со временем выйти
и  некоторым  молодцам  думаю  накласть,  чтобы  не  гордились,  что на свет
родились!
     Иевлев  улыбнулся,  но  ничего не перевел; безухий малый убрался откуда
пришел,  и  конвои более не показывали проворство своих матросов. Книпельную
стрельбу  Петр  смотрел  без особого интереса и лишь поинтересовался пушкой,
поставленной  для  абордажного  боя  с  тем,  чтобы она палила в направлении
крамбала  мелкими  железками, сметая с палубы абордажников. Но про эту пушку
и  про  ее  устройство  не  удалось ничего узнать. Голголсен сказал, что эту
пушку  он  вовсе не знает, а пушкарь, состоящий при ней, сейчас напился пьян
и спит в своей каморе...
     Петр, морща нос, громко сказал Иевлеву:
     - Думается  мне,  что все они сговорились напугать нас, - каково трудно
и  непреодолимо  для нас мореходство с навигаторством, да каково непостижимо
для  нас,  при  нашей  скудности,  корабли  строить с приличным вооружением.
Пожалуй, не напугают, а, Сильвестр?


3. КАРТА КАРТЕ РОЗНЬ

     Большой  стол с яствами и напитками был приготовлен на палубе, Петр сел
в  кресло,  налил  себе  пива.  Бледный  матрос-иноземец  вынул  из  коробки
скрипку,  потер  смычок камушком, заиграл танец-англез. Чинные звуки потекли
над  утренней  Двиной,  у  матроса  лицо сделалось грустным, глаза заволокло
слезою.  Апраксин,  улучив  мгновение, под танец-англез, наклонился к Петру,
сказал,  что  надобно  дать  иноземным матросам сколько-нибудь денег. Федька
Прянишников  подмигнул  Воронину,  -  Петр не любил давать деньги, это знали
все.
     - Сколько надо? - спросил царь, кося глазом.
     Апраксин пожал плечами.
     - Они крепко старались для нас, господин ротмистр...
     - Крепко,  не крепко! - ворчливо ответил Петр. - Потеха и для них самих
гожа. Сколько дать?
     Апраксин,  сдерживая  накипающую  злость  -  он  хорошо  знал,  чем это
кончится,  -  сказал, что надобно на всю команду не менее трех золотых. Петр
еще  метнул  косой  взгляд,  не  стесняясь конвоев и шхиперов, долго рылся в
кошельке, вынул одну монету, отдал ее Апраксину и приказал:
     - А мало, так и вовсе не давать!
     Федька  Прянишников  хихикнул,  спрятав  побуревшее  от  питий  лицо за
бутылками  секта  и  лакрим-кристи.  Апраксин, вынув свой кошелек, добавил к
царской монете две своих, поднялся и пошел к боцману.
     Несмотря  на  усердные старания конвоев и шхиперов, гостям было скучно,
сект  и  лакрим-кристи  не  шли  в горло, пришлось посылать Рябова на Мосеев
остров  за  можжевеловой  и гданской. Кормщик вернулся не сразу, поднялся по
трапу   мрачнее   тучи,  с  грохотом  поставил  бочонки  возле  Иевлева,  не
поклонившись,   пошел   обратно  на  карбас.  Иноземцы  проводили  неучтивца
удивленными  взглядами,  Уркварт с укоризной покачал головой. Царь ничего не
заметил   -   выпытывал   у  захмелевшего  соседа-конвоя  секрет  книпельной
пальбы...
     Якимка  Воронин  наливал Голголсену можжевеловую, настоенную на порохе,
сладким голосом приговаривал:
     - Это  тебе  не  лакрим-кристи!  Это  тебе  не  мальвазия!  Это тебе не
рейнское! Делай!
     Голголсен "делал", пучил глаза, отдувался.
     Бой  с  "Ивашкой Хмельницким" был в самом разгаре, когда Якимка стукнул
жилистым кулаком по столу и крикнул так, что все на него оглянулись:
     - Нету?  Врешь,  есть!  Тут такие морского дела людишки есть, что вам и
во сне не снилось! Врешь!
     Голголсен  на  оскорбление  хотел  было  ответить  шпажным  ударом,  да
Воронин  не  дал,  прихватил  шпажонку  за  эфес,  потянул  к себе и спросил
удивленно:
     - Ополоумел?
     Конвой   шевелил   страшными   закрученными   усами,  шипел,  как  кот,
можжевеловая,   настоенная   на   порохе,  словно  горячее  олово  жгла  ему
внутренности.
     Уркварт,   чтобы  наступил  мир,  вежливо  вмешался  в  спор:  господин
Голголсен  совершенно  согласен  с господином Ворониным, - разумеется, среди
поморских  жителей  есть люди, владеющие веслом и даже маленьким парусом. Но
разве это навигаторы?
     Голголсена  держали  за  плечи и за локти человек пять матросов. Он все
шипел.
     - К  сожалению,  это  еще  не  навигаторы,  -  сказал  Уркварт,  учтиво
улыбаясь.  -  Навигатор  в  совершенстве  должен  владеть  картой, компасом,
астролябией,  градштоком.  А  есть ли тут, среди лучших поморских кормщиков,
хоть  один,  умеющий  читать  карту?  Вот давеча приходил сюда кормщик Иван.
Разумеется,  он  знает  свое  дело.  Но  может  ли он проложить курс судна в
соответствии  с  указаниями  компаса?  И  видел  ли  он  предивную  машину -
ноктурлябию? Вот в чем сущность спора.
     - Это так! - крикнул Голголсен.