Ну,  ремесло  свое  знают, ничего не скажешь, да ведь корабль готов был. Они
сразу  Ивана  Кононовича  чуть  не в толчки, сами, мол, управимся, иди себе,
дед!  Поклонился кораблю Иван Кононович большим обычаем, посошок взял, топор
свой за пояс заткнул, обладил свой карбас, да и обратно в Лодьму...
     - А Николс да Ян?
     - Здесь  они.  Им  почет,  им  ласка, им жалованье царское. Так от века
заведено:  скажешь, что простой корабельщик с Лодьмы корабль выстроил, - как
на тебя глянут? А скажешь Николс да Ян - и ладно будет.
     Рябов вздохнул, поднялся:
     - Где же Иван Кононович? Ужели и спуска не увидит?
     - Сказывал,  что  домой собрался, а правду не ведаю. Может, и посмотрит
спуск издалека. Человек же...
     - Денег-то ему воевода дал?
     - Денег  дал,  -  нехотя ответил старик, - да что ему в деньгах. Обидно
мастеру.
     Рябов пошел к кораблю, поднялся на палубу.
     Петр  Алексеевич  ругал  Апраксина,  что  корабль еще не готов, воевода
отговаривался:  гвозди-де  не  подвезли, да блоки долго держали, да парусину
спервоначала  прислали  не  такую,  как  нужно.  Мастера  Николс  да Ян тоже
оправдывались  -  очень  плохо  работают  русские  плотники, нерадивы, более
говорят, нежели делают. Апраксин вдруг вспылил, крикнул иноземцам:
     - Вы бы помалкивали, господа достославные! Сколь времени мы вас ждали?
     Николс да Ян сразу обиделись, Петр Алексеевич примиряюще спросил:
     - Когда же спускать станем?
     - Дня  через  три,  не  ранее!  - ответил Федор Матвеевич. - Недоделано
больно  много, великий шхипер. А нынче на яхте походить можно. День погожий,
морянка подувает...
     Позже,  проходя  по  шканцам,  Рябов  услышал,  как  Апраксин  всердцах
рассказывал Иевлеву:
     - Давеча  говорю,  что-де  Николс  и  Ян  почти ничего для корабельного
строения сделать не успели, - великий шхипер смеется. Не верит...
     На  строящемся  корабле  поработали до полуночи и только поздней ночью,
не  чуя ног от усталости, отправились на Мосеев остров. Царь сидел в карбасе
неподалеку  от  Рябова,  смотрел  то  на  Соломбалу,  где  стоял на стапелях
корабль,  то  на Мосеев остров, где тихо покачивалась у причала яхта "Святой
Петр".
     - Два  еще  мало!  -  сказал  Гордон. - Но два уже хорошо... Два еще не
флот, но два - почти эскадра.


4. РАЗНЫЕ ЕСТЬ ВЕТРЫ...

     С  утра  царя-шхипера не было видно, бояре - побогаче и постарше - ушли
во   дворец,   прочие  свитские  полдничали  на  солнечном  припеке:  резали
копченого  гуся,  выпивали  из  склянницы  по  кругу.  Один, тощий, подобрав
колени,  уперся  в  них  бородою,  нехотя  жевал  пироги, тоскливо глядел на
двинский простор. Другой, сидя рядом с ним, негромко говорил:
     - Ну,  край!  Распротак  его  и  так. Занесло нас, закинуло, забросило.
Птица, и та, что порося, визжит. О, господи!
     Тощий кивал головой, жевал сухой пирог, бранился скучным голосом.
     Подалее  у  досок сидели потешные, - Рябов уже знал, каковы они с виду:
в  кургузых  кафтанчиках,  поджарые,  с дублеными крепкими лицами. Они круто
опрокидывали  стаканы,  нюхали  корочку,  судили  здешних беломорских женок,
ржали  как  жеребцы. Возле них стоял Апраксин - невысокий, прибранный иначе,
чем  вчера,  -  поколачивал  тростинкой  по  голенищу  блестящего  ботфорта,
смотрел  вдаль,  втягивал  тонкими  ноздрями  запах  Двины,  едва  уловимый,
солоновато-горький дух далекого моря.
     Увидев  Рябова,  что-то  сказал  потешным.  Один из них, почерневший на
солнце,  как  перепечь,  -  после  кормщик  узнал,  что  звать  его  Якимкой
Ворониным, - громко, сипло крикнул:
     - Кормщик, водку пьешь?
     - Кормщик, водку пьешь? - передразнил тонкий писклявый голос.
     Рябов  слегка  подался назад, посмотрел под ноги тут крутился маленький
старичок  в  бубенцах,  звенел,  прыгал, босое сморщенное лицо его кривилось
гримасой, изо рта торчал, как пень, один кривой зуб.
     Сдерживая  дрожь  омерзения,  кормщик  перешагнул через карлика и тогда
увидел   другого   шута:  тот  сидел  в  кругу  потешных,  смотрел  круглыми
печальными глазками, утирал рот колпаком с бубенцами.
     - Иди,  водки  выпей!  -  сказал Якимка Воронин. - Воевода ваш Апраксин
вот сказывает, что ты здесь первеющий мореход. Садись, гостем будешь!
     Он   подвинулся   на  бревне,  давая  место  подле  себя.  Другие  тоже
потеснились,  и  Рябов  сразу  заметил,  что потеснились с уважением, не без
любопытства  вглядываясь  в него. Только Апраксин стоял попрежнему, не меняя
позы, глядел на Двину.
     - Здорово,  -  молвил  Рябов  и  принял из рук Якимки тяжелый, до краев
налитый  стакан.  -  А что до того, каков я мореход, то насупротив некоторых
иных мне и выходить нельзя. Я перед ними вроде как зуек.
     - Что  за  зуек?  -  спросил  Воронин, поддевая на нож ломоть ветчины и
протягивая его Рябову.
     Рябов принял мясо, сказал с расстановкой:
     - Зуек,  господин,  по-нашему,  по-морскому, чайка называется, - малая,
робкая.  Она сама вроде бы ничего не схватит, боится добычу брать, а норовит
взять,  что  бросовое,  ненужное:  потроха там, когда рыбину рыбак пластает,
али  еще  что.  Вот мы промежду себя ребятишек, которые с нами в море ходят,
так  называем  -  зуйками.  Доля  ихняя вроде бы и никакая, - чего рыбаки не
берут,  то  им  годится.  Ученики,  словом. Меж себя мы и говорим по-нашему:
зуек, мол.
     Он   посмотрел   на   свет   желтого  стекла  стакан,  понюхал  и,  под
перекрестными   взглядами  потешных,  через  зубы  влил  в  глотку  холодную
можжевеловую. Потом выдохнул воздух и деликатно откусил кусочек ветчины.
     - Хорош  корабль-то?  -  спросил  другой  потешный  с веселым, покрытым
веснушками  лицом  и  с  крепкими  сочными  губами. - Для вашего моря ничего
корабль? "Святой Петр"?
     - Корабль  ваш  ничего,  -  ответил  Рябов,  -  седловат, коли отсюдова
глядеть,  -  вон  кормушка  горбылем  торчит.  А так ничего. Баженин-то Осип
мужик  головатый,  коли  чего  затеет - значит, дело будет. Нынче на корабли
его  повело,  а ведь ранее он этим делом нисколько не занимался. Мельник он,
зерно молол. И доски тер - на продажу. Богатеющий мужик.
     - А ветры у вас здесь какие? - спросил Воронин.
     - Ветры  у  нас  есть,  не  жалуемся, - ответил Рябов, косясь на карлу,