голову,  бурый  плащ,  едва  державшийся  на одном плече, расстегнутую у шеи
нерусскую рубашку.
     "Шхипер   ихний",   -   подумал   кормщик.  Послушав,  как  приказывает
черноволосый  малый  царевым  свитским,  еще  определил  для  себя: "большую
власть, видать, забрал!"
     А  царя  он так и не мог найти: уж больно много господ стояло в стругах
-  и надутые, и злые, и важные, один сановитее другого, в перьях, в париках,
в лентах, в высоких боярских шапках, - где тут отыскать, который царь.
     Между  тем  первый  струг  с  дощаником  причалил  к  пристани,  третий
подтягивали  к  насаде, а другие суда еще ждали своей очереди кидать чалки и
подтягиваться.  С  первого  струга люди в зеленых кафтанах выволокли широкую
доску  и  перекинули ее на берег, а кудрявый шхипер им крикнул, что опять не
так  делают,  и,  растолкав  бородатых  бояр  длинными  руками, сам принялся
укладывать  сходни  понадежнее  и  покрепче. А когда уложил, то поклонился и
сделал приглашающий жест рукою.
     Тут  Рябов  увидел царя. Царь Петр Алексеевич стоял возле самых сходен,
откинув  назад  тканный  золотом  плащ,  опирался на высокую, поблескивающую
драгоценными   каменьями   трость   и  благоуветливо,  милостиво,  по-царски
улыбался  полным  белым,  с ямочками на щеках, лицом. Глядел он не на людей,
собравшихся  на  берегу,  не  на  своего горластого кудрявого шхипера, не на
всадников,  не  на  хоругви,  не  на  певчих, в намокших стихарях, а куда-то
вдаль  и  выше,  куда-то между дождем и тучами, туда, куда и должно смотреть
царям, исполненным величия.
     "Вишь  ты,  каков!"  -  подумал Рябов и локтем толкнул застывшего рядом
пушкаря. Тот быстро взглянул на Рябова и сказал:
     - Ну, царь! Вот так царь!
     - А что? - спросил кормщик.
     - Да больно прост! - произнес пушкарь.
     - Хороша  простота!  -  ухмыльнулся Рябов. - Весь в золоте да каменьях,
стоит, не шевельнется...
     Приветливо,  но строго улыбаясь, царь неподвижно застыл на сходнях. Его
рука  в перстнях сжимала драгоценную трость. Колокола ударили с новой силой,
певчие  звонко,  покрыв глухой шелест дождя, альтами начали ирмос греческого
согласия  "Веселися, Иерусалиме". Царь еще подождал, потом сделал шаг вперед
по  гнущимся, покрытым ковром сходням, и вдруг в это торжественное мгновение
длинноногий  шхипер  выкинул  штуку, да такую, что Рябов ахнул: он подставил
царю  ногу  в высоком ботфорте. Тот споткнулся, шхипер толкнул его в спину и
громко  захохотал.  "Пропал  малый!" - подумал Рябов, но шутка сошла шхиперу
неожиданно  легко.  Царь  только  отмахнулся от него свободною рукою и пошел
вверх   по   колеблющимся   сходням.   А   шхипер  все  смеялся,  встряхивая
длинноволосой  курчавой  головой,  и другие свитские тоже смеялись. Рябов же
сердито подумал: "Был бы я царь, посмеялись бы вы надо мною, как же!"
     За  царем - гуськом, с важностью - пошла к домам царская свита - бояре,
иноземцы,  князья  и  сановники. Приехавшие с царем стрельцы уже построились
вдоль   дорожки,   перед   стрельцами  кривлялись  царские  шуты.  Навстречу
государю,  белый  от  страха,  вырвался  купец  Лыткин с серебряным блюдом в
руках.  Хор  грянул  ирмосы  -  "Бог  господь  и явися нам", Лыткин, не смея
ступить  на  ковер,  не  понимая,  что  кричат  ему  другие  купцы, повергся
коленями  в  лужу  и  протянул  царю блюдо с хлебом-солью. Царь, не замедлив
шага  возле  Лыткина,  блюдо не принял и повел головою назад, как бы говоря,
что не тому подано. Лыткин ахнул:
     - Хлеб-то, господи, государь, богом прошу...
     Но царь не оглянулся более и чинно первым вошел в сени своего дворца.
     Хор  смолк,  колокола  перезванивались  все  медленнее,  наконец  и они
замолчали. Пушкарь, улыбаясь, сказал Рябову:
     - О прошлый год тоже не враз признали...
     - Кого? - спросил кормщик.
     В  это  мгновение  из  сеней  вышел  свитский  боярин,  что-то приказал
певчим,  а  сам  при  этом  засмеялся.  Певчие  - торопясь, сбиваясь - вновь
запели,  пушкарь  сунул фитиль в затравку, пушка выстрелила, колокола забили
с  новой  силой,  и  народ  опять  повернулся  к стругам, где работали люди,
выгружая  кули  и  бочки,  и где прохаживался все тот же длинноногий шхипер,
разговаривая с бледным тонкотелым свитским.
     "Кто  ж  тогда  царь? - сердясь на то, что все так непонятно, спрашивал
себя Рябов. - Этот, что ли?"
     Но  бледнолицый  свитский  не  имел в себе ничего величественного, а со
стругов  уже  никто  не мог сойти, кроме разве людишек в кафтанах, дрягилей,
матросов и работного народа.
     Шхипер  вдруг  отдал  на  струг  какие-то приказания, наклонил голову и
быстро  пошел  вдоль  ковровой дороги - к дому. Он не глядел по сторонам, не
поднимал  глаз  от  помоста,  и было видно, что идти под взглядами толпы ему
стыдно:  шаг его был быстр, неровен, тяжел, башмаки громко стучали, а мокрые
темные волосы болтались подле щек... За ним быстро шел свитский.
     Навстречу  шхиперу  гремел,  разливался сладко и блаженно соборный хор,
тянулась  любопытная  толпа,  полз  совсем  белый,  одутловатый,  напуганный
досмерти  купец  Лыткин  с серебряным блюдом, на котором раскисал под дождем
хлебный каравай.
     Внезапно  шхипер  остановился  перед купцом, не поднимая головы, принял
от  него  блюдо, поклонился, отдал свитскому и скрылся в сенях дворца. Народ
закричал,  завыл  восторженно,  -  теперь  все  поняли,  кто царь. Хор вывел
последний стих, пушки еще пальнули, и все смолкло.
     "Вот  так царь! - подумал Рябов и почесал затылок. - Какой же это царь?
Нет, братие, это не царь! Таковы цари не бывают!"


2. С МЫСЛЕЙ ПОШЛИН НЕ БЕРУТ!

     Он  еще долго стоял и смотрел вслед царю. Потом кто-то тронул его сзади
за рукав. Кормщик оглянулся и увидел Афанасия Петровича.
     - Пойдем,  Иване!  -  позвал поручик. - Стольник царев Сильвестр Иевлев
да  с  ним  воевода  наш Апраксин Федор Матвеевич неподалеку стоят, на Двину
смотрят. Может, чего и выйдет из нашей беседы...
     - А  коли  не  выйдет?  -  спросил  Рябов.  -  Воеводе ли не знать, что
иноземцы повсеместно чинят? Однако ж он им ни в чем не перечит!
     Крыков вздохнул.
     - Воевода  одним  только  делом  и занят - сам знаешь - корабль строит.
Пойдем  расскажем.  А  коли  справедливости  не  отыщем, то мало ли где люди
живут.  Сторона  наша не бедная, есть и Печора, есть и Кемь, и Лопь. По Кеми
люди  живут,  лососей  ловят соловецким монахам. По Выгу да по Сороке живут,
по  Вирме,  да  по Суме, по Умбе и Варзуге. Солеварни монастырские еще есть,