мельницы пильные, в Кандалакшу уйти можно, на Терский, на Зимний берега...
     - За какие же грехи мне уходить-то?
     - И  почище  нас,  да  слезой  умываются!  -  невесело ответил Афанасий
Петрович.
     Воевода  Апраксин  - молодой, но уже полнеющий человек, и свитский, тот
самый,  что давеча принял хлеб из рук царя, - небольшого роста, бледнолицый,
синеглазый,  в  коротком  воинского  покроя  кафтане  -  стояли  на взгорье,
чему-то смеялись с другими свитскими.
     - Подойдем? - спросил Крыков.
     Рябов  кивнул.  Когда  были  совсем  близко,  Апраксин посмотрел на них
немигающими строгими глазами.
     - К вашей милости, князь-воевода! - учтиво молвил Афанасий Петрович.
     Свитские обернулись, перестали смеяться. Апраксин спросил:
     - Поручик Крыков?
     - Крыков, князь-воевода.
     - Нынче мне тебя показал полковник Снивин, пожаловался...
     Афанасий Петрович стоял спокойно, смотрел в глаза воеводе.
     - Ты  и есть тот офицер, что фальшивые деньги, не серебряные, открыл на
корабле иноземном?
     - Я, князь-воевода.
     Иевлев и Апраксин быстро переглянулись.
     - За   непрестанной  занятостью  корабельными  делами,  я  во-время  не
выразил  тебе  свою  признательность,  -  заговорил  воевода. - Ты, господин
поручик,  поступил  достойно,  и,  несмотря  на  жалобу  полковника Снивина,
который  заблуждается  и  не  ведает  истину,  я  нынче  имею честь выразить
похвалу  мужественному  твоему  поступку.  В  сем случае ты, сударь, проявил
изряднейшее  фермите,  и  я  весьма  рад  тому,  что имею в воеводстве своем
такого офицера...
     Что  такое "фермите" Крыков, как и многие другие свитские, не понял, но
что  воевода  доволен  им - понял сразу и повеселел. Тут же рассказал он всю
историю  кормщика  и  все обиды, причиненные ему в последнее время. Афанасий
Петрович  говорил  быстро,  с  трудом  сдерживая  волнение. Воевода и другие
свитские  слушали с интересом, поглядывали на Рябова с участием, спрашивали,
если что не понимали.
     - Сей  кормщик  мог  и до меня добраться, - сказал Апраксин. - Не велик
труд  со мною побеседовать. Днюю и ночую я на верфях - либо на Вавчуге, либо
в Соломбале...
     - До  бога  высоко,  до царя далеко! - ответил Рябов. - Покуда до тебя,
князь,  дойдешь,  многим  поклониться  надобно,  а  кланяться мы, беломорцы,
плохо обучены. Спина у нас непоклонна...
     - Гордые, я чаю? - с легкой быстрой усмешкой спросил Апраксин.
     - Место  свое  знаем! - жестко ответил кормщик. - Артамоны едят лимоны,
а мы, молодцы, едим огурцы.
     Воевода помолчал, потом произнес спокойно:
     - Так от бога повелось испокон веков.
     - Ой ли?
     - А ты как мыслишь?
     Рябов молчал, улыбающимися глазами смотрел на Апраксина.
     - Что не говоришь?
     - С  мыслей  пошлин  не берут! - не торопясь, сказал Рябов. - Помолчать
способнее...
     - Памятуя  указ  его  величества  государя,  -  быстро перебил кормщика
Крыков,  -  почел  я долгом своим представить пред очи ваши сего знаменитого
по  Беломорью  кормщика,  дабы  великий  шхипер мог убедиться, сколь славные
морского  дела  старатели  из  наших  поморских  жителей могут к его царской
службе представлены быть...
     Синеглазый   кивнул  -  ладно-де,  чего  тут  не  понимать.  И  спросил
деловито:
     - Любой корабль, кормщик, поведешь?
     - Дело нехитрое. Привычку надо иметь.
     - И бури не испугаешься?
     - Зачем  не  испугаюсь? Кто на море не бывал - тот страха не видал, как
у  нас  говорят.  Нет  такого человека, господин, чтобы не испугался. Блюсти
только себя надобно, слово помнить...
     - Какое еще такое слово?
     - Ну  вот,  к примеру, старшой я на лодье али во всей ватаге. Значит, и
слово  мною  дадено  людям, на берегу оставшимся, живу не быть, коли по вине
моей  другие рыбари погубятся. Так у нас повелось у Архангельского города, у
корабельного  пристанища,  у  лодейного  прибежища.  Клятва, вроде бы. Слово
дадено, как пуля стреляна...
     Он  прямо  посмотрел  в синие внимательные глаза стольника, так открыто
посмотрел, что Иевлев с радостью повторил поговорку:
     - Слово дадено, как пуля стреляна.
     - Так повелось, господин.
     - Значит, пойдешь в корабельщики к государю?
     - Пойти можно.
     - Ну  что  ж,  -  молвил  стольник,  - бумагу мы тебе выправим. Погуляй
здесь пока, погоди... Князь-воевода тебе напишет...
     Кивнул  и  пошел  с  Апраксиным ко дворцу, но с пути оглянулся: кормщик
простоволосый,  в  чистой,  расстегнутой на богатырской груди рубахе, стоял,
окруженный  царевыми  потешными.  Свитские  о чем-то спрашивали, он отвечал,
посмеиваясь.
     - Хорош мужик! - сказал Сильвестр Петрович Апраксину.
     - Мне  сей  народ не в диковинку! - ответил Федор Матвеевич. - Поначалу
я тоже удивлялся, а теперь попривык...
     Иевлев  вернулся  скоро,  вынес бумагу и прочитал вслух, что Рябов Иван
сын   Савватеев  с  нынешнего  дня  определен  состоять  при  царевой  свите
"матрозом  корабельным"  и  для  того никому имать его не велено под страхом
государева   гнева.   Прочитав,   Сильвестр  Петрович  велел  спрятать  лист
накрепко, а к вечеру быть обратно на Мосеевом острову.
     - Все ли понял, кормщик?
     - Все, господин.
     - Кланяйся!  -  шепнул  за  спиною  Рябова кто-то из свитских. - Пади в
ноги!
     Кормщик оглянулся, сказал с достоинством:
     - Я и богу-то земно не кланяюсь.
     Сложил  бумагу пополам, спрятал за пазуху. Иевлев молча, весело на него
глядел. Потом повернулся к Афанасию Петровичу, спросил доверительно:
     - Много ли иноземцы у вас бесчинствуют?
     - Много!  -  со  сдержанным  гневом  ответил  Крыков.  -  Столь  много,