- Пожар там, что ли? - спросил Митенька, появляясь навстречу Рябову.
     - Разве  ж  их разберешь? - ответил кормщик. - У них баловство не лучше
пожару.  Бери  вон,  кушай  копченость, я-то вовсе наелся... Да и сиди здесь
потихоньку, в холодке, я пойду погляжу...
     Он  зашел  на яхту с кормы, подтянулся на руках и выглянул из-за груза.
Все  свитские  сбились  в  стадо; перед ними все еще били в высокие барабаны
два  барабанщика. Трубач Фома Чигирин, надув щеки, подняв в небо медный рог,
трубил  изо  всех  сил. А царь Петр Алексеевич, насупившись, прохаживался на
длинных  ногах,  на  людей не смотрел. Потом, отмахнувшись от Чигирина, стал
сердито  выговаривать какому-то приземистому старику. Старик истово божился,
и  было  непонятно,  чего  он  божится.  Петр,  не слушая его, топнул ногой,
обернулся к Осипу Баженину и громко, на весь корабль, закричал:
     - Тебя-то  где искать? Коли алярм бьем, так и ты скачи, а то живо сгоню
прочь...


5. ПЕРВЫЙ САЛЮТ

     Стали  зачаливать  конец  со  струга.  Потные мужики бестолково кричали
внизу,  ругались. Петр стоял на самом носу, свесившись вниз, приказывал, что
надо   делать.   Но   здешние  поморы  не  понимали,  что  говорил  царь  то
по-голландски,  то  по-русски. Рябов вышел из своего укрытия, миновал бояр и
князей,  которые  все  еще  неподвижно  стояли  на палубе под жаркими лучами
солнца,  поднялся по приступочкам и, слегка отодвинув царя в сторону, зычно,
словно в говорную трубу, крикнул мужикам на струге:
     - Ей,  старатели!  Меня  слушай: я по-нашему, по-беломорскому сказывать
стану, авось разберете. С кормы заходи все!
     Мужики поняли, повели струг кругом, Рябов шел вдоль борта.
     - Кидай  теперь!  -  крикнул  он,  когда  струг стукнулся о корму. - Да
весельщиков покрепче сажай, махать некуда, грести надобно.
     Иевлев  с  Ворониным и с Федькой Прянишниковым пытались ослабить концы,
которыми  яхта держалась у берега, но у них тоже ничего не выходило: здешние
поморы все делали иначе, чем голландские учителя на Плещеевом озере.
     Петр  метался  то туда, то сюда. Прянишников отдавил себе руку, визжал,
Воронин беспомощно отругивался от царя:
     - Тяни канат! Легко ли, когда зажало его!
     Вновь   появился  Баженин,  за  ним  шло  несколько  лохматых  мужиков,
нечесаных  -  видно,  спали,  несмотря  на царев алярм. Один - повыше других
ростом - подошел к Иевлеву, оттиснул его, сказал сонным голосом:
     - Шел бы ты, господин, куда подалее!
     Другие  без  особой ловкости, но и безо всякого усилия сволокли сходни.
Мужик  -  босой,  с  головою,  повязанной  тряпицею, - соскочил на пристань,
понатужился, выбил поленом палку, что продета была в конец, закричал:
     - На струге! Поддергивай!
     Яхта  легко  качнулась, между бортом и пристанью сделалась узкая полоса
воды, потом полоса стала шире, погодя еще шире. Карлы закувыркались:
     - Поплыли, потащилися, корабельщики, пото-о-онем!
     Бояре,   что   были   поплешивее,   побородастее,  закрестились.  Рябов
усмехнулся:  послал  бог  мореходов,  - наплачешься. И чего их парь за собою
таскает, куда они ему надобны?
     Потом  вдруг  рассердился: видывал в жизни всякую бестолочь, а такой не
доводилось.   Куда   идут  -  неизвестно,  чего  спехом,  по  барабану,  без
православного  обычая  собрались, никто не знает, кто шхипер сему кораблю, -
разве разберешь? И Митрия сдуру на берегу оставил...
     А  матросы  кто?  Мореход  истинный Кочнев, так тот - помирает. Баженин
полну  яхту своих холопей приволок, какие на Вавчуге поморы, - одна смехота.
Сподобил  господь  царя  вести  в море. И эти, словно козлы, стоят, бородами
мотают,  весь  верх  запрудили  - ни пройти, ни повернуться. Каково же будет
паруса  вздевать  да всякой снастью управлять, коли в море корабль выйдет? А
коли  море  зачнет  бить?  Что  ж, так и будут стоять бояре столбами поперек
палубы? Смоет ко псам всех до единого, никто живой не возвернется домой.
     Подошел  Петр  -  потный,  к  влажному лбу прилипла темная прядь волос,
спросил:
     - Какова на ходу?
     - Каков  же  ей  ход,  - с сердцем молвил Рябов. - Баловство одно, ваше
величество. Курям на смех. И шхипер на ей ты, что ли, будешь?
     Петр Алексеевич отвел мокрую прядь со лба, с подозрением взглянул:
     - Ну, я.
     - Коли  ты,  прикажи бояр да князей сверху убрать. Там внизу изба есть,
с  лавками,  -  чин  по  чину.  Пускай сидят да бородами трясут. Неча им тут
мотаться.  А  допреж  всего  сказывай,  куды  корабль  вести.  Вон  тебя все
опасаются  спросить,  ни  едина  душа не знает - куды собрались. На Соловки,
что ль?
     Петр  круто  повернулся, ушел, громко заорал на свитских. Те, испуганно
косясь,  один за другим пошли вниз. Наверху остались Лефорт с Ромодановским,
Виниус,  оба  шута,  которые  расковыряли  рогожный  тюк  с копченой рыбой и
распихивали   ее  по  карманам  и  за  пазуху,  да  потешные  с  Иевлевым  и
Апраксиным.  Сразу  стало  тише,  глаже,  спокойнее.  Вавчугские  плотники и
столяры,  назначенные  нынче  матросами,  встали  по  местам,  барабанщики с
трубачом  ходили  вслед  за  великим  шхипером  - ждали, когда прикажет бить
очередной алярм.
     Яхта тащилась медленно, со скрипом.
     Опять  ударили  барабаны.  Царь  взбежал  по ступеням наверх, закричал,
чтоб  вздевали  паруса.  Какие  -  никто не знал, барабаны грохотали, трубач
Фома  побагровел,  царь  что-то  кричал  в говорную трубу. Апраксин сбегал к
нему,  потолковал,  стал  командовать  сам.  Вавчугские  плотники,  негромко
переругиваясь  с потешными, вздели кое-как паруса. Легкий ветер заполоскал в
широких серых полотнищах.
     Рябов повел корабль по Двине вниз.
     Петр  Алексеевич  стоял  близко,  в  двух  шагах.  Глаза  его  блестели
радостным возбуждением, он хлопал Лефорта по спине, кричал:
     - Вон оно! Что? Ты гляди, гляди, вишь?
     Без  конца  командовал  и  не  обращал большого внимания на то, что его
никто  не  слушается,  часто  хватал  короткую  подзорную  трубу, смотрел на
компас  в  нахт-гойсе и всех тыкал, чтобы смотрели - куда идем, какой держим
курс, да быстро ли, да каков ветер.
     Лефорт улыбался, но взор его был пустым, тусклым.
     Осип  Андреевич  тоже  стоял  здесь, чесал бороду, встревал в разговоры
царя, показывал пальцем:
     - Вон  она, ваше величество, Курья, вишь, течет. Домок тута есть, женки