гнал яхту, мачты скрипели, позади корабля тянулся белый пенный след.
     - Поближе веди к иноземцам! - приказал Петр.
     Рябов  кивнул: поближе так поближе, сейчас, мол, увидишь, каков кормщик
Иван  Савватеев.  Переложил  руль,  еще  переложил, еще. Корабль накренился,
моряна  с  воем  ударила  в  паруса,  карминная  корма "Святого Августина" -
давешнего  конвоя  -  начала расти, приближаться, будто двигалась не яхта, а
шел на нее голландский конвойный корабль.
     Как   давеча,  на  конвое,  забили  в  колокола,  прогрохотал  одинокий
пистолетный  выстрел.  Петр вдруг вцепился в крепкое плечо Осипа Андреевича,
вперил  горящий  взор  в  штандарт  с  российским  гербом,  развевающийся на
грот-мачте, выругался:
     - Мал  штандарт  навесили,  -  коли сам не приглядишь, ничего толком не
сделают...
     И,  нетерпеливо  дергая  Баженина,  закричал,  чтобы  пушкари  бежали к
погонной   пушке,   ежели   занадобится   отвечать   на   салюты   иноземных
корабельщиков.
     Рябов  еще  раз переложил руль. Яхта совсем накренилась. Баженин ойкнул
-  совсем  близко,  рядом  скользнул  борт  "Святого  Августина",  мелькнули
растерянные  лица  голландцев, медные стволы пушек, сигнальщик у колокола на
посту.
     Петр  Алексеевич  стиснул  челюсти, по лицу царя катились крупные капли
дождя.
     - Мал штандарт, мал, не видят герба российского...
     - А может, не хотят видеть? - спросил Апраксин.
     Петр  не  ответил.  Рябов  вел яхту к другому кораблю, - то был "Спелый
плод".  Там ровно, гулко били в тулумбас, мощные удары разносились далеко по
воде.
     Рябова  разбирала  злость:  может,  он виноват, что не видят штандарта,
может далеко ведет яхту? Так он и ближе поведет. Увидят, небось!
     - Раза  в  четыре  поболе  штандарт  надобен,  чтобы увидели, - сердито
сказал Прянишников.
     Апраксин усмехнулся, не оборачиваясь к тезке, ответил:
     - Флот   надобно,  силу  морскую,  тогда  и  самый  махонький  штандарт
разглядят.  Выстроим  верфи  корабельные,  зачнем корабли спускать на воду -
всякий штандарт увидят...
     В  это  самое  мгновение на "Святом Августине" запоздало ударила пушка.
Царь  вздрогнул,  глаза  его  широко раскрылись. Он обнял Баженина, сказал с
силой:
     - Увидели!  Ну, спасибо тебе, Осип Андреевич. Вовек не забуду. Увидели,
поняли...
     Пушка  ударила  во  второй  раз,  в  третий,  четвертый.  На  иноземных
кораблях  задули  в трубы, передавая сигналы, пальба послышалась со "Спелого
плода",  до которого еще не дошли, потом загремели салюты с "Радости любви",
с   "Золотого  облака",  "Белого  лебедя"...  Тяжелые,  грохочущие,  сильные
раскаты  неслись  низко  над  водой,  то  вместе,  то порознь, слева, сзади,
впереди, справа...
     Петр   Алексеевич   побледнел   вовсе,   ноздри   его   короткого  носа
раздувались,  он  дергал  Баженина за плечо, кричал, покрывая голосом грохот
пушек:
     - Кораблю   русскому   сальвируют!   Первому   кораблю!  Наипервейшему!
Штандарту, что подняли мы на грот-мачте, сальвируют!..
     И,  рванувшись  вперед,  побежал  к  погонной пушке, сам набрал пороху,
насыпал  две  меры,  схватил  у  пушкаря  прибойник,  стал  забивать, высоко
поднимая  плечи,  заглядывая в ствол. Ему дали пыж, он заругался, потребовал
другой, неверными руками засыпал порох в запал, скривясь, поднес пальник.
     В запале зафыркало, затрещало и погасло.
     - Пороху!  -  закричал  Петр Алексеевич. - Пороху, собачьи дети, сухого
пороху!  Заряжай  другую  пушку!  Погубили, дураки, опозорили, порох мокрый,
намочили порох, ироды!
     Апраксин,  наклонившись  над  ящиком,  перевесившись внутрь, разгребал,
ища  порох  посуше. Иевлев уже забивал заряд в другую пушку, Прянишников - в
третью.  И у всех были бледные лица, все понимали значение настоящей минуты.
Надо ответить на сальвирование государственному гербу!
     А  над  Двиной  попрежнему  стоял  несмолкаемый  грохот, палили со всех
сторон, в сырости тянуло пороховою гарью, кислым запахом серы.
     Наконец  порох в запале загорелся, прогрохотал выстрел, пушку откатило,
свалив  Апраксина  с  ног,  но  он  вскочил  веселый, счастливый. Царь вдруг
поцеловал  его  и,  все  еще  ругаясь, рванулся к другой пушке. Выстрелила и
другая  с  правого  борта,  та,  про  которую думали, что она лопнула. Более
палить   не   следовало,   на   четыре  выстрела  конвоя  и  на  шесть  иных
негоциантских кораблей достаточно было выпалить два раза царевым пушкам.
     В  свисте  моряны,  в косом дожде летел "Святой Петр" по серым двинским
водам,  то  ложась  бортом,  то  выпрямляясь, то прядая на волну, летел мимо
конвоев,  мимо  злых  медных  пушек,  торчащих из творил, мимо негоциантских
кораблей.  И  маленький  штандарт  "Святого Петра" с гербом российским, туго
натянутый ветром, горделиво, победно, весело несся все вперед и вперед...
     В  это  самое  время  на  баке,  за  тюками и бочками, позабытый всеми,
силился  приподняться  на своей рогоже и увидеть то, что видели все, Тимофей
Кочнев,  строитель  "Святого  Петра".  Слабеющими  руками он все хватался за
бочку  и  наконец  ухватился  с  такой цепкостью, что приподнял искалеченное
тело  и  грудью  навалился  на  днище  бочки. Теперь он видел, как шла яхта,
видел  над головой, на мачте, которую сам поставил, штандарт, видел на Двине
белые круглые дымки пушечных салютов...
     - Славно!  -  сказал  Тимофей  и улыбнулся, не замечая, что из глаз его
ползут слезы. - Славно, ходко идем!
     Он  хотел  было  распорядиться, чтобы прибавили еще парусов, потому что
никто  лучше его не знал эту яхту, но людей рядом не было. Он опять ослабел,
не  смог  удержаться  за  днище  бочки, сполз обратно на свою рогожу и вновь
впал  в  забытье  надолго,  пока  не  увидел над собою царева лекаря Фан дер
Гульста, Рябова, Иевлева, Чемоданова и Апраксина...


                                             Он  знал  в  науках  матросских
                                        вельми  остро, по морям, где острова
                                        и   пучины   морские,   и   мели,  и
                                        быстрины, и ветры.

                                               Гиштория о российском матросе