его  пришлось  убрать сюда, но и тут он не успокоился... А, зачем я тебе это
говорю! Ты не веришь мне, зачем тебе верить, ты околдована своим мужем...
     Долго  молчали.  У  Гордона лицо было суровое, печальное; почти шепотом
он сказал:
     - Это  великий  народ!  Это  добрый,  сердечный,  искренний народ. А мы
приходим  к  ним  с  черной  душой,  чтобы обокрасть, обмануть и убежать. Мы
только  много  говорим о чести и много деремся на поединках, но никто из нас
не пробовал честно служить им...
     - Они нам не верят, - тихо сказала Анабелла.
     - Я  бы  тоже  не  верил  человеку,  в шестнадцатый раз продающему свою
шпагу! - ответил Гордон.
     - Ты  напрасно  так  говоришь, отец. Например, сэр Джеймс очень милый и
благовоспитанный молодой человек.
     Гордон усмехнулся одними губами.
     - Мне  не  следовало  с  тобой  разговаривать,  ты ничего не поняла. Но
теперь ты поймешь.
     Он  положил  тяжелую  сильную  руку  на плечо дочери и заговорил, прямо
глядя ей в глаза:
     - Я  останусь  здесь,  в  России. И если хоть капля грязи упадет на мое
имя  по вине твоего мужа, он будет тяжело наказан. И я пальцем не пошевельну
в  его  защиту.  Более  того:  я скажу, чтобы меня допустили в судьи, и меня
допустят,  потому  что  иностранцев  у  них  судят  иностранцы. А когда меня
допустят, я подпишу только один приговор: повесить...
     - Повесить?!
     - Да,  сделать  наконец то, что не было сделано в Эдинбурге. "За шею, -
как  пишется  в нашей стране и как было написано судьями в тот памятный тебе
день,  -  за  шею, дабы он висел так до смерти, а после нее столько, сколько
надобно, чтобы грешная душа его предстала перед великим судией..."
     - Я все это должна ему пересказать?
     - Непременно.  Он не слишком храбр, твой муж, и напоминание о петле, от
которой  он  в  свое время улизнул, быть может охладит в нем жажду стяжаний.
Прощай и проводи меня. Я не хочу более видеть твоего супруга...
     - А дети, отец?
     Гордон помедлил, потом сказал решительно:
     - Нет, не сегодня.
     Анабелла  проводила  отца  до  ворот  и  сама закрыла за ним калитку на
засов.  Во дворе сипло лаяли и прыгали цепные псы. Из парка донеслась музыка
-  корабельные музыканты играли полонез. Анабелла поправила прическу и пошла
к трем березам - туда, где муж и майор Джеймс попивали холодное вино...
     - Ну? - спросил полковник. - Старик решил соснуть?
     - За ним приехали! - солгала Анабелла. - Он понадобился государю...
     Полковник Снивин вытаращил глаза.
     - Когда? Я ничего не знаю. Мне не докладывали...
     Анабелла  не  ответила.  После  того  как  Джеймс  откланялся, она тихо
заговорила:
     - Отец  обо  всем  догадывается, а может быть, и знает точно. Он назвал
вас  грязным  вором и сказал, что будет требовать для вас повешения, если вы
попадетесь.  И он это сделает, я его хорошо знаю. Он никогда не бросает слов
даром...
     Полковник  тяжело  задумался.  Вначале  он только сопел и ничего не мог
придумать,  потом  жирное,  лоснящееся  лицо  его  сделалось решительным, он
засопел  громче  и  велел  немедленно  звать  к нему шхипера Уркварта и сэра
Джеймса.
     - Что вы будете делать? - спросила Анабелла.
     Полковник ничего не ответил.
     С Урквартом он договорился быстро. У Джеймса спросил:
     - Среди   солдат  таможенной  команды  найдется  человек,  верный  вам?
Человек, который возьмется выполнить рискованное поручение?
     Джеймс задумался, почесал подбородок с ямочкой.
     - Дело  идет  не  только  обо мне. Оно касается и вашего будущего тоже.
Думайте скорее - время нисколько не терпит.
     Решили   позвать   того  капрала,  который  порол  когда-то  английским
сыромятным  ремнем  поручика  Крыкова.  Через  час  и Джеймс и Снивин сидели
перед  капралом  в  расстегнутых  кафтанах, злые, спрашивали так быстро, что
капрал  не  поспевал отвечать. Девки в греческих хитонах табуном прошли мимо
-  сдавать  хитоны,  сандалии  и пояса с браслетами кастелянше. Капрал зябко
повел плечами.
     - Согласен, Костюков?
     - Боязно больно, господин...
     - Вздор!  - сказал Снивин. - Пустяк! Сегодня придут еще три корабля, он
их будет досматривать. Пока досмотрит - день потратит. Не меньше!
     - Оно так... А все ж боязно. Увидит кто, как я зашел да вышел...
     - Ну,  скажешь  что-нибудь...  ошибся, мол... Золотой - деньги немалые,
ты,  наверное,  таких  денег  и  не  видывал.  Сейчас  получишь  один, а как
сделаешь - другой...
     И Снивин подкинул на мясистой ладони ярко блеснувшую монету.
     Костюков молчал.
     - Значит,  не  хочешь?  -  сказал  Снивин.  - А жалко. Очень жалко! Вот
господина  Джеймса  назад  к  вам  назначат  -  быть бы тебе смотрителем над
складом  таможенным,  а так что ж... Человек ты неверный, станет тебе совсем
плохо...
     Костюков вздохнул.
     - Не хочешь?
     - Давайте! - сказал капрал. - Давайте, сделаю. Приму грех на душу...
     Джеймс  положил  на  стол  три  рейхсталера. На каждом напильником были
сделаны  насечки:  на  одном  двойной крест, на другом две черты, на третьем
зубчики. Эти три монеты майор завернул в тряпочку и протянул Костюкову.
     - А эта - тебе! - сказал он и отдал ему четвертую безо всякой отметки.
     Костюков поклонился.
     - Теперь иди! - велел полковник.
     Капрал  вздохнул  и  пошел.  Джеймс  и  Снивин проводили его взглядом и
переглянулись.
     - Нет! - сказал Джеймс. - Не сделает!
     И крикнул:
     - Костюков!
     Капрал вернулся бегом.
     - Мы  пошутили!  - сказал Джеймс. - Теперь мы знаем, ты верный человек.
Отдавай деньги.
     Костюков с готовностью отдал все четыре монеты.
     - А  на  это выпей! - велел Джеймс и бросил капралу серебряный рубль. -