важнейших представителя третьего поколения ведущих австрийских экономистов
(Шумпетера не приходится считать членом австрийской школы в собственном смысле
слова), при всем взаимном интеллектуальном уважении, действовали друг другу на
нервы.
 Сегодня Мизес и его ученики считаются представителями австрийской школы, и
это вполне оправданно, хотя он представляет лишь одну из ветвей, начало
которым положили ученики Менгера и его близкие друзья Евгений фон Бём-Баверк и
Фридрих фон Визер. Я признаю это не без сопротивления, потому что ожидал
гораздо большего от традиции Визера, которую пытался развить его преемник Ганс
Майер. Эти ожидания пока что не сбылись, хотя еще сохраняется возможность, что
эта традиция окажется в будущем более плодотворной, чем была до сих пор.
Сегодня австрийская школа сохраняет активность почти исключительно в
Соединенных Штатах и состоит из последователей Мизеса, развивавшего наследие
Бём-Баверка, а человек, на которого Визер возлагал столь большие надежды и
который наследовал его кафедру [имеется в виду Ганс Майер -- амер. изд.], так
и не исполнил обещаний. [Хайек недооценивает здесь собственное влияние на
современную австрийскую школу, которое не вполне совпадает с влиянием Мизеса.
Об этом см. Введение к данному тому. -- амер. изд.]
Мизес так и остался чужаком в академическом мире, потому что он никогда не
занимал кафедры в немецко-говорящих странах, и до 50 с лишним лет должен был
посвящать большую часть своего времени ненаучной деятельности. Его изоляции в
общественной жизни и в роли представителя большого социально-философского
направления способствовали и другие факторы. В первой трети этого века
еврейский интеллектуал, защищавший социалистические идеи, имел свое бесспорное
место в обществе. Сходным образом еврейский банкир или делец, который защищал
капитализм (что само по себе было нехорошо!), также обладал некоторыми
естественными правами на существование. Но еврейский интеллектуал, который
оправдывал капитализм, казался большинству чем-то чудовищным и неестественным,
чем-то пребывающим вне всяких категорий, с чем неизвестно как обращаться. Его
бесспорное знание предмета производило впечатление, и в трудных экономических
ситуациях с ним приходилось советоваться, но его советы редко понимали и
использовали. Большей частью в нем видели эксцентричного чудака, "устаревшие"
идеи которого "сегодня" совершенно непрактичны. Очень немногие наблюдатели
понимали, что за многие годы напряженной работы он создал собственную систему
социальной философии, да отдаленные наблюдатели, пожалуй, и не в состоянии
были этого понять до 1940 года, когда он в Nationalokonomie впервые представил
свою систему идей в целостном виде, но в это время читатели в Австрии и
Германии были уже недостижимы для него. За пределами малого круга молодых
теоретиков, которые встречались в его рабочем кабинете, и ряда высоко
одаренных друзей в деловом мире, которых равно заботило будущее и о которых он
упоминает в своих мемуарах, он встречал общее понимание только у отдельных
иностранных гостей, таких как франкфуртский банкир Альберт Ханн, работы
которого по денежной теории, впрочем, он высмеивал как грехи молодости.
 Но даже им приходилось нелегко. В поддержку своих идеи он приводил порой не
вполне законченные аргументы, хотя, по некотором размышлении, становилось
ясно, что он был прав. Но когда он сам был вполне убежден в собственных
выводах, сформулированных отчетливым и ясным языком -- дар, которым он
превосходно владел -- он приходил к выводу, что остальным также следовало бы
все понять, и что только их предрассудки и упрямство им в этом мешают. Слишком
долго он был лишен возможности обсуждать проблемы с равными по
интеллектуальному развитию, которые бы разделяли его основные нравственные
принципы, а потому и не сознавал, что даже небольшие различия в неявных
предположениях могут вести к совершенно различным результатам. Это проявлялось
в некоторой раздражительности, в готовности предположить нежелание понять,
тогда как на деле имело место честное непонимание его аргументов.
 Должен признать, что и я не всегда сразу признавал полную убедительность его
аргументов, и только постепенно приходил к выводу, что он большей частью прав,
и что, по некотором размышлении, можно найти опущенные им доводы. Размышляя о
схватках, в которых ему пришлось участвовать, я понимаю также, что порой он
крепко преувеличивал, утверждая, например, априорный характер экономической
теории, и здесь я не могу следовать за ним.
 Новым друзьям Мизеса, узнавшим его уже смягченным женитьбой и успехом в
Америке, резкие вспышки гнева и раздражения, прорывающиеся в мемуарах,
написанных в период величайшей горечи и безнадежности, могут показаться
шокирующими. [Erinnerungen Мизеса была написана в конце 1940 года, вскоре
после его бегства из Европы в Соединенные Штаты. -- амер. изд.] Но тот Мизес,
который говорит в этой книге, есть тот самый Мизес, которого мы знали в Вене в
1920-х годах, лишенный, конечно, тактичной сдержанности, неизменно
свойственной ему в личном общении, но честно и открыто выражающий то, что он
думал и чувствовал. Это до известной степени объясняет пренебрежение
условностями, хотя и не оправдывает его. Мы, знавшие его лучше, порой
гневались из-за того, что ему не дают кафедру, но в глубине души мы этому не
удивлялись. Он слишком сильно критиковал представителей той профессии, в ряды
которой хотел получить доступ, чтобы быть принятыми ими. Он сражался против
того течения в интеллектуальной жизни, которое сейчас идет на убыль, в том
числе и благодаря его усилиям, но тогда оно было слишком могущественным, чтобы
ему мог противостоять один человек.
 Венцы так никогда и не поняли, что среди них жил один из величайших
мыслителей нашего времени. [Полную библиографию работ Мизеса смотри в
Erinnerungen von Ludwig von Mises, op. cit., pp. 92--109; David Gordon, Ludwig
von Mises: An Annotated Bibliography (Auburn, Ala.: Ludwig von Mises
Institute, 1988); и Betina Bien Greaves, "The Contribution of Ludwig von Mises
in the Fields of Money, Credit and Banking", in Mises's On the Manipulation of
Money and Credit, ed. Percy L. Greaves, Jr. (Dobbs Ferry, N.Y.: Free Market
Books, 1978), pp. 281--288, перевод Geldweertstabilisierung und
Konjunkturpolitik, и двух других статей. -- амер. изд.]



Глава пять. Джозеф Шумпетер (1883-1950)





Методологический индивидуализм
 [Опубликовано как Предисловие к Joseph Schumpeter, Methodological
Individualism (Brussels: Institutum Europaeum, 1980), которое представляет
собой частичный перевод работы Шумпетера Das Wesen und der Hauptinhalt der
theoretischen Nationalokonomie (Leipzig: Duncker & Humblot, 1908) -- амер.