написанию этой работы меня подтолкнуло, в конечном счете, сомнение в Маховой
концепции феноменализма, где чистые, простые ощущения являются элементами
всего чувственного восприятия. Озарение пришло ко мне также как, по рассказу
самого Маха, оно пришло как-то к нему, когда он однажды осознал, что в
философии Канта концепция "вещи в себе" совершенно не нужна, и что ее можно
опустить. Меня озарило, что в психологии чувственного восприятия Маха
концепция "простых и чистых ощущений" совершенно не нужна. Поскольку Мах
обозначил связи между ощущениями как "отношения", я в конце концов был
вынужден заключить, что вся структура чувственного мира имеет источником
"отношения", а значит можно вообще отбросить концепцию простых и чистых
ощущений, которая играет столь большую роль у Маха. Это лишь пример того,
какую большую роль для нашего мышления играл Мах в эти годы.
 Можно сказать, что для молодого человека, интересующегося философскими
вопросами, который пришел в Венский университет сразу после войны, то есть в
1918--1919 гг., и которого не привлекала ортодоксальная философия, Мах
представлял единственную возможную альтернативу. Мы пытались обратиться к
Авенариусу [Richard Avenarius (1843--1896), профессор Цюрихского университета
с 1877 по 1896 год; Авенариус стал известен благодаря нападкам со стороны
Ленина и Гуссерля -- амер. изд.], но скоро отказались от этой затеи, сам не
знаю -- почему; во всяком случае, мы нашли Авенариуса вполне непонятным. От
Маха наиболее вероятный путь вел к Гельмгольцу [Hermann Ludwig Ferdinand von
Helmholtz (1821--1894), немецкий врач и физиолог, сформулировал принцип
сохранения энергии -- амер. изд.], к Пуанкаре [Henri Poincare (1854--1912),
французский математик и философ науки -- амер. изд.], и к другим такого же
толка мыслителям, и тех, кто, подобно моему другу Карлу Попперу, занимался
этими вопросами систематически, этот путь привел ко всем современным ученым --
естественникам и философам.
 Вот более или менее все, что я хотел сказать. Я склонен предположить, что
Эрнст Мах сыграл особенно значительную роль не только в узкой сфере
естественных наук, но также в тех дисциплинах, в которых методологический или
научный характер теории еще более сомнителен, чем в естественных науках, и
где, поэтому, существовала еще более сильная потребность прояснить, чем же на
самом деле является наука. Это мало связано с тем фактом, что Мах стал своего
рода политическим символом; я должен сказать, что "общество Эрнста Маха", уже
существовавшее в 1929 году, когда я покинул Вену, по чисто случайным причинам
обрело некую политическую окраску. Входили в него, большей частью, социалисты,
из чего не следует, что оно было политически активно, хотя именно по этой
причине оно при Дольфусе [Englebert Dollfuss (1892--1934), канцлер Австрии в
1932--1934 гг. -- амер. изд.] попало под удар.

-------------------------------------------------------------------------------

КОДА
Воспоминания о моем кузене Людвиге Витгенштейне (1889--1951)
 [Опубликовано в Encounter, August 1977, pp. 20--22. -- амер. изд.]
Между железнодорожными путями и вокзалом в Бад Исле прежде был пустырь, на
котором 60 лет назад в сезон отдыха перед отходом ночного поезда в Вену
устраивались гулянья.
 Думаю, что был последний день августа 1918 года, когда в шумной толпе молодых
офицеров, возвращавшихся на фронт после отпуска, два артиллерийских прапорщика
осознали, что они должно быть знакомы. Я не знаю, было ли это некое фамильное
сходство, или мы в самом деле встречались прежде [Позже Хайек пришел к выводу,
что он встречал Витгенштейна до этого. "Очень похоже, что Витгенштейн был
одним из этих статных и элегантных молодых мужчин, которых я видел в 1910
году, когда мои дедушка и бабушка снимали на весну и лето швейцарский коттедж
рядом с парком Витгенштейнов в пригороде Нейвальдега, и которые часто
приглашали на свою гораздо более внушительную виллу молоденьких сестер моей
матери для игры в теннис, так что, может быть, именно я первым узнал его в
1918 году, а не наоборот." Из беседы с У.У. Бартли III -- амер. изд.], но
что-то подтолкнуло каждого задать вопрос: "Вы не Витгенштейн?" (а может быть,
"Вы не Хайек?"). Во всяком случае, мы провели вместе эту ночь по дороге в
Вену, и хотя большую часть ночи мы пытались поспать, но смогли немного
поговорить.
 Отдельные детали этого разговора произвели на меня сильное впечатление. Он
был не только сильно раздражен возбужденностью наполнявших вагон шумных и,
скорее всего, полупьяных офицеров, и не думал даже скрывать своего презрения к
роду человеческому в целом, но при этом был совершенно уверен, что любой его
родственник, сколь угодно дальний, должен придерживаться тех же стандартов,
что и он сам. И он был не столь уж не прав! Я был тогда очень молод и
неопытен, мне едва исполнилось 19, и я был продуктом воспитания, которое
сейчас назвали бы пуританским, в результате которого ледяная ванна, в которую
погружался по утрам мой отец, рассматривалась как отличное средство для
дисциплинирования тела и ума (хотя редко кто подражал ему). А ведь Людвиг
Витгенштейн был на 10 лет старше меня.
 В этом разговоре меня больше всего поразила сильная страсть к правдивости во
всем (только учась в университете я опознал в этом стремлении стиль,
характерный для молодых венских интеллектуалов предыдущего поколения). Эта
правдивость обратилась почти в моду в той пограничной группе, состоявшей из
чисто еврейских и чисто дворянских интеллигентов, с которыми я позднее так
много общался. Это значило много больше, чем просто не врать. Следовало "жить"
по истине, и не терпеть никакой претенциозности ни в себе, ни в других. Иногда
результатом была открытая грубость. Каждая житейская условность подвергалась
анализу и обличалась как фальшь. Витгенштейн был просто очень последовательным
по отношению к себе. Порой я чувствовал в нем некое извращенное удовольствие
от того, как он вскрывал ложность своих чувств и как постоянно пытался
очистить себя от всякой фальши.
 Нет сомнения, что уже в то время он был сильно перенапряжен. Дальняя родня
считала его (хотя вряд ли зная) самым безумным из членов очень необычной
семьи, где все отличались высокой одаренностью и всегда были готовы (и имели
для этого возможности) заниматься только тем, что им нравилось. До 1914 года я
много слышал (хотя сам по молодости лет и не бывал там) о знаменитых
музыкальных вечерах во "дворце Витгенштейнов", который перестал быть центром
светской жизни после 1914 года. Многие годы для меня за этим именем стояла
ласковая пожилая дама, которая в шесть лет взяла меня на первую в моей жизни
автомобильную прогулку -- вокруг Рингштрассе в открытом электромобиле. Если не
считать еще более раннего воспоминания о том, как меня привезли в роскошные
апартаменты очень старой дамы, о которой мне рассказали, что это сестра моей
прабабушки с материнской стороны, -- а теперь я знаю, что это была прабабушка
Людвига Витгенштейна с материнской стороны -- у меня нет личных воспоминаний о
семье Витгенштейнов того периода, когда они принадлежали к высшим социальным