размышлении они оказываются одновременно и верными и поучительными.
 История Германии, однако, представляет собой только рамку, которая нужна
профессору Вермейлю для достижения его главной цели -- "объяснить
принципиальную агрессивность" третьего Рейха. Он не облегчает свою задачу, и
он определенно не слеп к возвышенным и привлекательным чертам истории
Германии. Он даже подчеркивает, что "всегда существовала, и за фасадом
гитлеровской империи продолжает существовать гуманистическая Германия", и что
"большинство немцев ненавидят превозносимую меньшинством войну, хотя и
принимают ее и участвуют в ней". Но все это есть лишь часть аргумента,
объясняющего, почему "немцы в качестве организованной нации делаются
невыносимыми". Некоторые отвергнут книгу как раз из-за той строгой
справедливости, с которой профессор Вермейль признает и даже подчеркивает все
хорошие качества немцев. Но для меня подлинная картина того, как смесь с таким
изобилием хороших элементов произвела нацистский ужас, является и более
поучительной и более страшной, чем если бы все было нарисовано только черной
краской.
 Заключительная часть книги, под названием "Психологический очерк и будущие
перспективы", с описанием характерных различий между германскими племенами и
весьма глубоким сравнением Германии и России, представляет собой маленький
шедевр, который следовало бы прочесть даже тем, кому не хватит времени на всю
книгу. Но самые глубокие размышления появляются в тексте по мере постепенного
продвижения к выводам. Одним из самых плодотворных является короткое
рассуждение, в котором профессор Вермейль ставит на место обычного для немцев
противопоставления между "цивилизацией" и "культурой" истинную оппозицию
цивилизации и политики. Мне бы хотелось процитировать множество других, столь
же кратких и значительных высказываний, но придется ограничиться лишь одним.
Мне кажется, что я верно толкую профессора Вермейля, когда выделяю в качестве
главного вывода книги то довольно рано появляющееся заключение, что "Германия
никогда не могла быть, не была, а в силу обстоятельств заведомо никогда не
будет подлинно национальным государством".
 Может быть мне лучше проиллюстрировать значение этого вывода указанием на
факт, пониманием которым я косвенно обязан профессору Вермейлю, сделавшему для
меня наконец ясным то, что я прежде лишь смутно сознавал. Речь идет о
фундаментальном различии между национальными чувствами немцев и большинства
других народов, по крайней мере, всех более старых народов. Если англичанин,
француз или американец по какой либо причине захочет быть в большей степени
англичанином, французом или американцем, он посмотрит на близких и постарается
быть похожим на них. С немцем все иначе: он строит теорию того, чем должен
быть немец, а затем пытается подняться (или опуститься) до своего идеала --
сколь бы этот идеал ни был отличен от близких ему людей. Это звучит абсурдно,
но вопрос ведь стоит так: а что еще он может сделать? Все было бы просто, если
бы он попытался быть баварцем, швабом или пруссаком. Но что представляют или
представляли собой характерные черты, общие для большинства немцев? Бесспорно,
за последние 70 лет многие качества, которые принято было считать специально
прусскими, стали довольно распространенными по всей Германии. Но это не
сделало их популярными или желательными даже в Германии, и если они и
распространились, то только лишь в силу отчаянного стремления к выработке
общего национального характера, которое привело даже тех немцев, которые не
принимали ничего в программе Гитлера, к признанию, что есть "кое-что хорошее"
в нацистском движении.
 Именно это отсутствие общих свойств объясняет, почему почти нельзя найти
такой добродетели, которую какой-нибудь немец не объявил бы чертой
национального характера, и едва ли есть такой грех, который бы они не
посчитали своим собственным, если только от этого у них появляется что-то
общее. Это страстное стремление стать народом представляется единственной
общей чертой современных немцев. Ужасно думать, что, может быть, действительно
Гитлер впервые в истории создал единый немецкий народ. Но не следует
опасаться, что этого результата уже не изменить, и что восторг перед новым
объединителем будет вечной опасностью. Конечно, новый длительный раскол
Германии почти наверное поведет к новой вспышке страсти к объединению. Но ведь
возможны и лучшие методы предотвращения того, чтобы объединенная Германия не
стала вновь невыносимой. Если любое центральное правительство, которое будет в
Германии после поражения, на долгое время останется под контролем союзников, и
развитие глубокой автономии ее земель сделается для них единственным путем к
независимости, и если для этих земель перспектива принятия в западную семью
народов будет зависеть от успехов в создании устойчивых представительских
институтов, тогда вполне реальна надежда, что без каких-либо формальных
запретов на воссоединение они в конце концов удовлетворятся слабыми
федеральными узами. Но это будет в конце концов зависеть от схемы организации,
которую предложит Западная Европа, то есть от того, в какой степени европейцы
сумеют за это время привести в порядок свой общий дом.


Глава одиннадцать. План для Германии



Опубликовано с подзаголовком "Децентрализация создает основу для
независимости", The Saturday Review of Literature, June 23, 1945, pp. 7--9,
39--40 -- амер. изд.

-------------------------------------------------------------------------------

Ни буква закона, ни ложный гуманизм не должны помешать полному возмездию по
отношению к виновным немцам. Тысячи, может быть десятки тысяч заслуживают
смерти; и никогда в истории поиск виновных не был столь легким. Положение в
нацистской иерархии почти заведомо свидетельствует об уровне виновности.
Союзникам следует лишь решить, сколь многих они готовы казнить. Если они
начнут с главарей нацизма, то почти наверняка они смогут хладнокровно
расстрелять гораздо меньше людей, чем следовало бы. Но с точки зрения будущего
Германии, да и всего мира, опасность в том, что мы можем дрогнуть перед этой
задачей, и, неудовлетворенные местью, мы позволим желанию возмездия влиять на
нашу долгосрочную политику, тогда как значение будет иметь только ее
эффективность. Немцы ведь так и останутся многочисленным народом, живущим в
сердце Европы; и если мы не сможем завоевать их для западной цивилизации,
война в длительной перспективе окажется проигранной. Если Германия останется
тоталитарной, за ней последует весь европейский континент.
 Долгосрочная политика возвращения немцев в лоно Западной цивилизации имеет
три основных аспекта: политический, экономический и образовательный, или
психологический. Последний является, видимо, самым важным. И если я все-таки