только одну--две фразы. Здесь он выступает против посылки, что великие
исторические фигуры следует судить не так, как других людей, но с
благосклонным предубеждением, что они не совершали зла. Если здесь и возможна
некая презумпция, то она направлена против держателей власти, и эта
предубежденность растет вместе с ростом властных полномочий. Историческая
ответственность должна восполнить потребность в правовой ответственности.
Власть разлагает, а абсолютная власть разлагает абсолютно. Великие люди почти
всегда дурные люди, даже когда они правят с помощью убеждения, а не
принуждения: и это еще более так, когда вы добавляете возможность или
определенность разлагающего воздействия власти. Нет худшей ереси, чем идея,
что должность оправдывает человека. Именно в этой точке встречаются и
торжествуют отрицание католицизма и отрицание либерализма. [Письмо епископу
Mandell Creighton, April 4, 1887, Ibid., pp. 409--433, esp. p. 424 -- амер.
изд.]
И он заключает: "На мой взгляд, именно в негибкой целостности морального
кодекса заключается секрет авторитета, достоинства и полезности истории"
[Ibid., p. 384 -- амер. изд.].
 Выбранные мною цитаты, иллюстрирующие политическую философию Актона, должны
бы быть еще менее систематическими и более отрывочными, поскольку выбрал я
подходящее к нынешней ситуации и к уже сказанному мною. Я приведу без
комментариев несколько цитат не столь заезженных, как вышеприведенные. Может
быть, недавние события облегчат оценку значимости некоторых утверждений, вроде
следующего размышления о том, что мы теперь называем "тоталитаризмом": Там,
где в качестве высшей цели государства выбрано нечто определенное, будь это
преимущество некоего класса, безопасность или мощь страны, величайшее счастье
наибольшего числа <людей>, либо поддержка некоей умозрительной идеи,
государство на время с неизбежностью делается абсолютным. Одна свобода для
своего осуществления требует ограничения государственной власти, поскольку
одна свобода является той целью, от которой выигрывают все одинаково, и она
одна не порождает искренней оппозиции. ["Nationality" <1862>, в Essays in the
History of Liberty, op. cit., pp. 409--433, esp. p. 424 -- амер. изд.]
Или возьмите следующее: Истинно демократический принцип, что никто не должен
властвовать над народом, обычно понимается так, что никто не должен иметь
возможности ограничить его власть или избавиться от нее. Истинно
демократический принцип, что народ не следует принуждать к тому, чего он не
желает, понимается так, что никогда не следует от него требовать смиряться с
тем, что ему не по нраву. Истинно демократический принцип, что свободная воля
каждого должна быть по возможности свободна, понимается так, что свободная
воля коллектива не должна быть стеснена ничем. [«Sir Erskine May's "Democracy
in Europe"», в ibid., pp. 54--85, esp. p. 80 -- амер. изд.]
Или: Теория, отождествляющая свободу с единственным правом, правом делать все,
что ты в состоянии сделать, и теория, которая ограждает свободу некими
неизменяемыми правами, и основывает их на невымышленной и неопровержимой
истине, -- не могут одновременно быть образующими принципами одной и той же
конституции. Не могут сосуществовать абсолютная власть и ограничения власти.
Это всего лишь новая форма старого спора между духом истинной свободы и ловко
замаскировавшимся деспотизмом.
И наконец: Свобода зависит от разделения власти. Демократия тяготеет к
единству власти. Чтобы не допустить слияния действующих сил власти, следует
разделить источники; это значит, что нужно поддерживать существование или
создать независимые административные системы. Учитывая процесс демократизации,
можно обратиться к ограниченному федерализму для предохранения от концентрации
и централизации <власти>. [Письмо Марии Гладстон от 20 февраля 1882 года, в
Letters of Lord Acton to Mary, Daughter of the Right Hon. W.E. Gladstone, ed.
Herbert Paul (London: Macmillan, 1913), p. 98. -- амер. изд.]
Может быть, важнейший аргумент Актон развил в эссе о национальности, где он
мужественно противопоставляет господствующей доктрине (выраженной Д.С. Миллем:
"в общем случае для существования свободных учреждений необходимо, чтобы
границы государства в основном совпадали с границами нации" [John Stuart Mill,
Considerations on Representative Government <1861>, в Essays on Politics and
Society, vol. 19 of the Collected Works of John Stuart Mill (Toronto:
University of Toronto Press; London: Routledge & Kegan Paul, 1965), pp.
371--577, esp. p. 548 -- амер. изд.]) противоположное воззрение, согласно
которому "сосуществование нескольких наций в одном государстве есть проверка
и, одновременно, лучшая гарантия свободы. Это также один из главных
инструментов цивилизации; а поскольку это так, то это естественный и
благоприятный порядок, который свидетельствует о более высоком развитии, чем
единство нации, ставшее идеалом современного либерализма" [Acton,
"Nationality", op. cit., p. 425 -- амер. изд.]. Никто из знающих центральную
Европу не станет отрицать ни того, что здесь нельзя рассчитывать на устойчивый
мир и продвижение цивилизации до тех пор, пока эти идеи, наконец, не одержат
верх, ни того, что наиболее практичным решением проблем этой части мира
является федерализм того типа, который выдвигал Актон.
 Не говорите, что это утопические идеалы, для которых нет смысла трудиться.
Именно потому, что эти идеалы могут быть реализованы только в более или менее
отдаленном будущем, историк может руководствоваться ими, без риска вовлечься в
партийные страсти. Будучи учителем, -- а историк не может не быть политическим
учителем будущих поколений, он не должен подчиняться соображениям о быстро
достижимом; руководствоваться нужно тем, что считают желаемым достойные люди,
но что выглядит нереализуемым при существующем состоянии общественного мнения.
Именно потому, что историк, желает он того или нет, формирует политические
идеалы будущего, он сам должен руководствоваться высочайшими идеалами и
сохранять независимость от текущих политических дискуссий. Чем выше его
политические идеалы, и чем менее он связан с текущими политическими
движениями, тем больше у него оснований надеяться, что в длительной
перспективе он сделает осуществимым то, к чему мир сегодня еще не готов. Я
даже подозреваю, что ориентация на дальние цели обеспечивает большее влияние
на современников, чем это доступно модному сейчас типу "крутого реалиста".
 У меня почти нет сомнений, что заметная группа историков или, лучше сказать,
исследователей общества, приверженных идеалам лорда Актона, может стать
источником великого блага. Вы можете спросить, но что может здесь сделать
любая формальная организация, вроде предлагаемого мною общества Актона? На это
отвечу, что я не стал бы уж очень многого ожидать от деятельности самой
организации, но рассчитывал бы на то, что она в ближайшем будущем послужит
орудием восстановления многочисленных контактов между отдельными людьми,
живущими в разных странах. Нет нужды еще раз подчеркивать, почему я считаю
столь важным, чтобы возможные помощь или сотрудничество не концентрировались
главным образом в правительственных или официальных каналах. Но отдельному
человеку еще очень долгое время будет трудно добиться чего-либо в изоляции.
Чисто технические трудности поиска по другую сторону границы того, с кем