чайки.  Что им  до поморян,  до биарминов,  до нурманнов?  Бездумные птицы
приподнимались  над  неподвижной  лодьей  и  летели  дальше,   вверх-вниз,
вверх-вниз, поднимаясь и падая с каждым взмахом гнутых крыльев.
     Ветерок приносил к  берегу тяжкую вонь лодьи;  от  навязчивого чужого
запаха делалось тошно.
     Нурманны ждали  чего-то,  и  защитников от  тревоги брала  усталость.
Один,  хоть и не хотел спать, невольно зевал, другой ковырял пальцем петлю
тетивы.   Забыв  осторожность,  люди  вставали  на  поваленные  расшивы  и
вглядывались, вслушивались.
     Громом,  что ли, побило нурманнов? Не слыхали грома. Бывалые охотники
умели с  утра  заслышать подвижку морских льдов,  которая лишь  к  полудню
приходила на берег, различали, когда с ветки сам собой падал снежный ком и
когда его сталкивал зверь,  примечали дыхание медведя в берлоге и движение
тюленя под поверхностью полыньи.  Они прислушивались,  не разбирая слов, к
тихим разговорам на  лодье.  Вода плеснет -  это из черпальни.  Слышится и
храп спящего. Нурманны живы и ждут, но чего?
     Нижней по  Двине,  самой большой звериноголовой лодьи не стало видно,
она куда-то ушла от входа в устье.
     Трое биарминов-кудесников в  моржовых доспехах с нашитым китовым усом
вышли на обрез пристани и вместе, наставив копья над рекой, прочли Великое
Заклятье против Морского Зла:

                    Ты, кто тайно ломает лед под ногами человека
                    кто изменяет ветер и старается утопить,
                    кто любит бури и ненавидит покои,
                    кто ждет несчастья и радуется ему!
                    Ты, кто и во сне замышляет злое,
                    кто пробуждается с желанием убивать,
                    кто готовится днем к совершению убийства,
                    кто встречает вечер с неутоленной жаждой зла
                    и переносит на утро старую злобу!
                         Тебя не боятся биармы!
                         Да скует тебя Йомала!
                         Да оледенеешь ты от света!
                         Да утонешь ты, как камень!
                         Тебя не боятся биармы!

     Орлиноголовая лодья не отозвалась, не растаяла от Великого Заклятья.


2

     Карислав все  больше  терял  власть над  своей  сборной бездеятельной
дружиной.
     - Поберегись,  -  покрикивал он,  -  придерживайся за  расшивами,  не
выставляйся так!
     Уже давно засохла против пристани черная лодья с орлиной головой.  Ее
пошевеливало течением,  слегка  поворачивало на  якоре.  От  нечего делать
лучшие стрелки воткнули несколько стрел в ременный канат.
     - Эй, стой за укрытием! - приказывал Карислав.
     Свои поморяне кое-как слушались,  а  биармины совсем отбились от рук.
Их  у  Карислава почти сто  человек,  и  все  они горели великим гневом на
нурманнов  за  неслыханное злодейство,  совершенное над  родом  Расту.  Им
начало казаться,  что пришельцы постоят,  постоят и  уйдут,  не  решившись
выйти на  берег.  "Раз нурманны не  хотят,  боятся идти на берег,  следует
столкнуть на воду лодки и расшивы и напасть самим",  - требовали биармины.
"Нельзя,  -  успокаивал их Карислав, - будем ждать, сюда нурманны приплыли
не спать, на воде мы их не возьмем".
     ...Далеко-далеко будто  бы  застучал биарминовский бубен.  Все  сразу
затихли и  насторожились.  Сделался слышен тонкий комариный звон  -  летом
комары стоят жадными тучами на  берегах Двины.  Через этот такой привычный
звон,  что его никогда не замечает человеческое ухо, пробивался сухой стук
по натянутой коже.  Дальний бубен бил к тревоге и будил в сердцах сомнение
и  тоску.  Кариславу  вспомнились бубны  при  первой  кровавой  встрече  с
биарминами. К первому бубну прибавились второй и третий. Стучали откуда-то
из устья.
     Карислава осенило:  не напрасно ушла самая большая нурманнская лодья!
А  не  пошли ли  нурманны на  высадку за устьем,  на самом морском берегу,
сзади Усть-Двинца?  И оттуда же, от взморья что-то затрубило. Звук доходит
едва-едва, но понять можно - это рог, и у поморян не такие рога.
     Слушают и нурманны,  надо быть,  и чужие бубны и свой рог.  Слушают и
смотрят, невидимые, на притихшую дружину. Карислав закричал:
     - Готовься, оружайся!
     Нурманны как ждали его приказа.  На  лодье упали дощатые черные щиты,
на  берег  полетели стрелы и  камни.  Глядя  поверх края  окованного щита,
Карислав видел на лодье густую толпу лучников и пращников.
     - Укрывайся! За расшивы, за расшивы!
     Поздно...  Биарминовские кудесники,  которым не помогли ни доспехи из
моржовой кожи,  ни  шлемы  из  рыбьих черепов,  упали с  пристани в  воду.
Поморяне как будто целы за бортами расшив, а где биармины?
     Кариславу показалось,  что их побили сразу всех.  Нет,  кое-кто успел
присесть за укрытие,  но не половина ли их уже легла? Кто сразу уснул, кто
еще  корчится с  головой,  разбитой пращным ядром,  или  пробует встать со
стрелой, выставившей железное жало из спины.
     Об  окованный железом  край  Кариславова щита  грянуло и  раскололось
пращное ядро из обожженной глины.  Карислава ослепило пылью,  и щит ударил
его по щеке. Пригнувшись, он протер глаза и опять выглянул.
     Из-за  лодьи отходили две  лодки,  спущенные с  борта,  обращенного к
другому берегу.  Над  лодками выставлялся сплошной ряд боевых щитов и  над
ними  торчали рогатые и  простые шлемы.  Каждая лодка  гребла двумя парами
весел не к пристани, не к дружине Карислава, а ниже по течению.
     С  орлиноголовой лодьи по-прежнему целили лучники и  пращники,  но не
били -  все живые попрятались.  Карислав приподнялся,  и  тут же о его щит
сломалась стрела,  а  глиняное ядро  ухнуло по  шлему.  В  ушах  Карислава
зашумело,  и  он  на  миг оглох,  но  новгородский шлем на упругом кожаном
наголовнике выдержал.
     Защитники  пристани  попали  в  капкан.   Они  не  могли  напасть  на
нурманнов,  когда те  начнут выходить на берег из лодок.  Пока они добегут
туда,  их  перебьют стрелки с  лодьи.  Не  могли они и  дожидаться,  чтобы
высадившиеся набросились на них сзади.