1

     Смутно в  Усть-Двинце.  Нет скрипа люльки и писка младенца,  не стало
веселого  детского  гомона,   не   слышно   женского  голоса,   не   мычит
коровушка-кормилица, не ржет работница-лошадь. Смутно в Усть-Двинце...
     Смутно,  но  не  пусто  и  не  тихо.  В  городок сбиваются поморяне и
биармины с  морского берега,  который протянулся влево от двинского устья,
на закат.  А с другого берега,  с восхода от Двины, пришло еще мало людей;
Подойдут... Десять биарминов, заклейменных нурманнами, всколыхнули страхом
и  гневом  закатный берег.  Одинец  послал семерых изуродованных людей  на
восход. Скоро народ повалит и оттуда.
     Подобно другим старшинам на стойбищах, поморянский старшина не медлил
после  прихода  клейменых.  Одинец  приказал  всем  женщинам  с  детьми  и
малосильными парнишками уходить вместе со стадом,  с  лошадьми и с добром,
которое подороже.  Старшина дал короткий срок,  чтобы хозяева вырыли ямы и
схоронили лишнее. Беглецы направились к дальним оленным пастбищам. Там, за
лесами и болотинами, биармины помогут переждать безвременье.
     А как узнать, сколько же нурманнов напало на поморье?
     Сосчитали по рисункам,  оставленным на столе в  избе у  домниц первым
гонцом несчастного Расту.  Новгородцы видали драккары нурманнов и знали их
обычаи.  На  всех четырех драккарах сотня весел,  на  каждом весле по  два
гребца.  На  обе смены гребцов полагается четыреста викингов и  сверх того
всегда  бывает  дополнительная  смена,   и   еще  кормчие  с  помощниками,
начальники... Весь счет вышел больше чем на шестьсот мечей.
     Для биарминов это было пустым звуком. Но каждый новгородец знал иное.
Недаром  сами  нурманны,  посещая Новгород,  любили  рассказывать о  своих
набегах.  Не зря другие иноземные купцы не молчали о войнах,  которые вели
вестфольдинги.  Для каждого новгородца не были тайной сила нурманнов и  их
боевое уменье.
     За Варяжским морем, в готских, фризонских и франкских землях нурманны
захватывали и  грабили большие каменные города,  с  населением в несколько
десятков тысяч человек,  силами в  несколько сот викингов.  Они закованы в
железо,  у них тугие луки, сильные мечи и копья, крепкие щиты. И воинскому
делу нурманны обучаются с детского возраста...
     У  Одинца  набралось  пригодных  к  бою  жителей  Усть-Двинца  восемь
десятков да  с  закатного берега поспели шесть десятков.  С  восходного же
берега прибыло всего двадцать три человека. Всех поморян насчитывалось сто
шестьдесят три человека.  Биарминов же привалило почти пять сотен,  и  они
продолжали прибывать.
     Сила ли это? Луки и стрелы есть у всех, а мечей мало. Топоров хватит,
настоящих щитов почти нет. Иные биармины пришли со своими старыми кожаными
щитами,  годными лишь против костяной стрелы.  Копья,  рогатины и  гарпуны
хорошие,  но  доспехов -  кольчуг,  броней,  шлемов,  поручней,  поножей и
настоящих  щитов,  окованных твердым  железом,  -  едва  набралось на  два
десятка латников.
     В бой идти -  не лес рубить,  не зверя ловить. Свои кузнецы сумели бы
наковать железных полос и  блях для кафтанов из  бычьей кожи и  для щитов,
сумели бы наделать шлемов,  поножей с поручнями, набрать кольчуги - работа
для поморян не на дни, на годы. Ведь они, сев на краю земли, заботились об
охотницких снастях-припасах, а не о воинских.
     Колмогоряне не оставят своих без помощи, но к ним едва поспели гонцы.
Притечет сила с дальних ловель, однако Одинец знал: своих поморян прибудет
еще  не  больше сорока.  Зато  биарминов придет еще  много.  После вести о
гибели рода Расту биармины обозлились,  как  растревоженные осы;  недаром,
видно, они умеют между собой считаться родством до самой Йомалы.
     Что делать?
     Как быть?
     Как  отбиваться от  нурманнов?  Все  ложится  на  плечи  поморянского
старшины...
     Женщины и  дети  расставались с  Усть-Двинцом с  горестным плачем.  А
Заренка совсем не хотела уходить и спорила с мужем:
     - Найдется кому приглядеть за Гордиком, за Ивором. Не грудные ребята.
А я не уйду.
     - Ступай.  Тебя наши женщины привыкли слушаться.  Ты  старшей будешь.
Все уходят.
     - Все - для меня не указ!
     Своенравная, своевольная душа, никому и ни в чем не покорная. Сказала
б,  что любит,  что его, мужа, не может оставить, как вопит беленькая Иля,
повиснув на своем Кариславе.  Нет, не говорит и не скажет. Не хочу уходить
- и все тут.
     Карислав силой оторвал от  себя  жену,  Сувор потащил свою  биарминку
Бэву на руках.  Уже все собрались,  вытянулись из городка. Одна Заренка не
идет.
     Одинец нашел слово, но смелости сказать его в полную силу не собрал:
     - Коль любишь... детей и мужа, уходи.
     Заренка не сказала, что не любит мужа. Спросила:
     - Почему же мне уходить?  Что же я,  уйти не сумею и  не успею,  коли
нурманны вас потеснят?
     Одинец никогда не  умел  много  говорить,  его  речь  была  трудной и
малословной. И перед Заренкой он впервые нашел в себе силу слов.
     - Слышишь?  -  Он  махнул  рукой,  будто  охватил  все  собравшееся в
Усть-Двинце смятенное людство.  -  Народ  гудит,  в  нем  тоска,  тревога,
колебание.  Сколько их ныне сбежалось -  меня ждут,  на меня смотрят. Я им
нужен,  для  них я.  Ныне мне надобно иметь свободное сердце.  Ты  в  моем
сердце...  Коль видеть тебя буду,  коль буду.  знать, что здесь ты, - не о
людстве, о тебе буду думать. Ты уйдешь и мне вернешь покой.
     Необычно,  непривычно опустились Заренкины глаза.  Что спрятала в них
гордая женщина? Она обняла мужа:
     - Прощай...
     Сделала шаг и обернулась:
     - Страшно. Обещай, что себя сбережешь. Обещаешь?
     - Буду беречь.
     И  ушла...   Сказала  бы:  не  из-за  Иворушки,  чтобы  не  быть  ему
сиротой-безотцовщиной и  горемычным вдовьим сыном,  -  сама за тебя пошла.
Сказала б - любый мой. Нет. Забыла, что ли, сказать?
     Любый!  Экое слово чудесно-волшебное! Иные уста его легко произносят.
От других же - не добьешься.