были загнуты, как поля войлочной шапки, и заставили ждать. Давали странную
пищу из рыбы,  зерен,  травы,  птицы,  а мяса - только оно нужно монголу -
совсем не хватало. Зато вволю пили настой черных листьев, называемый "ча",
"ша" или "ташуй". Напиток освежает и приятно бодрит. Через два или три дня
приводили женщин для развлеченья,  и эти женщины дарили особенную,  жгучую
любовь.
     От  странной  пищи  и  от  странной любви  все  ослабели.  Утомляла и
неподвижность:  монголов не выпускали дальше двора.  Жители Поднебесной не
любят чужих,  даже если эти чужие -  гости.  И верно. Когда Онгу со своими
ехал во  дворец Сына Неба,  жители,  несмотря на почетную охрану,  кричали
нечто дурное, коль судить по выражению лиц.
     Людей в  столице сунов несчетно много.  Цветом кожи и  волос,  формой
глаз суны похожи на  монголов,  но речь их странно криклива.  Потом Гутлук
узнал,  что  в  Поднебесной  слова  речи  -  как  звуки  песни.  Но  певец
измененьями голоса ласкает душу,  а  у  сунов смысл слова зависит от тона.
То,  что выкрикивают суны чужим,  значит: северные дикари, глупцы, степные
черви, вонючие змеи...
     Во  дворце Сына Неба пришлось снять сапоги.  Зал,  куда провели босых
монголов,  мог  бы,  наверное,  вместить  тысячу  человек.  В  глубине  на
возвышении стояло золотое кресло.  Даже издали оно казалось большим.  Хотя
кресло было  пустым,  много сунов,  ожидавших монголов,  кланялись креслу,
приседая,  становясь  на  колени  и  доставая  лбом  пол.  Хан  Онгу  тоже
поклонился.  Подражая хану,  все монголы по-степному сели на корточки и по
нескольку раз  кивнули головами.  Толмач принял из  рук  Онгу подарки Сыну
Неба: пучок степных трав, мускус кабарги в пузыре, связку сурчиных шкурок,
пару остроносых сапог,  кожаные штаны,  кафтан и  плащ из кротовых шкурок,
шапку, лук в налучье с двадцатью тремя стрелами, по числу родов племени.
     Толмач брал из  рук Онгу вещь за  вещью -  в  них во всех вместе было
весу для одной руки -  и низко приседая, передавал кому-то. Тот - другому,
другой  -  третьему.  Так  степные  подарки  достигли  золотого  кресла  и
успокоились на возвышении.
     Там и остались,  кроме пучка травы.  Особенно пышный сун,  коснувшись
трав кончиками пальцев,  указал на них соседу,  и скромный пучок по той же
живой цепи вернулся к хану Онгу. С той разницей, что теперь важные суны не
кланялись,  а горделиво выпрямлялись. Последний, собственноручно возвращая
травы Онгу, сказал по-монгольски:
     - Священный Сын Неба жалует тебе Степь. Охраняй ее и пользуйся, как и
раньше, величественными милостями Владыки Поднебесной.
     За хана ответил толмач:
     - Слышать - значит повиноваться.
     Онгу  же  молча улыбался -  он  был  щедр на  улыбки,  что  вводило в
заблужденье иных людей. Сейчас хан был искренен: кончилось томленье, скоро
под копыта лошади ляжет степь.  Нежный запах степи, в котором добрые чары,
сочился из сухой травы,  как светлый ручей в тяжелых ароматах, льющихся из
курильниц дома Сына Неба.
     Монгольскую степь пожаловали монголам!  Суны любят пустые обряды. Мне
подарили мое же. Попробуй не дать!..
     Гутлук не  знал  силы обрядов,  не  понимал железных цепей церемоний,
поклонов,  могущества будто бы  пустых слов,  которые,  будучи вколочены в
людскую память,  превращаются в оружие. Не понимал, что для сунов согласие
монголов на  обряд перед троном есть признание ими подданства.  Так же  не
понимал,  как не постигал силы знаков -  цзыров, - нарисованных на длинных
полосах  бумаги,  которые висели  на  стенах  и  колоннах дворца,  утомляя
монгольский глаз, как черные скопища невероятных насекомых,
     Сунский сановник,  ободряемый улыбками хана Онгу, говорил о подарках,
которые сейчас  получит хан,  дабы  он  со  своими конными воинами охранял
границу  от   диких  людей,   коль  такие  нагло  помыслят  вторгнуться  в
Поднебесную.  И дабы он ловил сунских разбойников, бегущих за границу, они
же изменники и враги трона,  да, они спасаются от справедливого возмездия.
И  дабы хан  хватал каждого,  кто вознамерился в  злобе покинуть Срединное
государство самовольно, не получив от властей разрешения...
     Сановник  говорил,  медленно  роняя  слова,  подбираемые с  некоторым
трудом,  и  заполнял паузы  торжественными жестами.  Монголы  бесцеремонно
переминались,  зевали  от  скуки  и  глазели на  остальных сановников.  Те
расходились,  подобные  стае  птиц  в  своих  длиннорукавных и  долгополых
разнообразно  ярких  одеждах,  птиц  старых,  усталых,  так  медленно  они
двигались,   сгорбленные,   нахохлившиеся  под   странными   шапочками   с
разноцветными значками на  темени.  Их обязанностью было поразить северных
дикарей   величием,   конечно  непостижимым  для   "степных  червей",   но
подавляющим.
     Слепой силе грубых тел следует противопоставлять непонятное.  Превыше
всех та мудрость,  достижение которой наиболее трудно,  ибо она никогда не
сделается достоянием многих. Оставаясь уделом избранных, наука наук питает
вершины.  Вечное -  неизменно,  неизменное -  вечно.  Таков круг, в центре
которого  находится  Поднебесная,   именуемая  по  праву  Чжуго,  то  есть
Срединной страной. Она - ось вселенной. Никаких перемен - в этом и цель, и
средство прочности государства.
     Пока блюстители постоянства таяли,  как туман,  растворяясь в дверях,
чьи-то  руки  покрыли золотое кресло  громадным желтым полотнищем.  Желтый
цвет есть цвет Сына Неба,  а покрывало легло с таким искусством, обманывая
зрение,  что  казалось:  там,  в  кресле,  невидимо уселось Нечто великое.
Закончив речь,  сановник пал ниц,  обожая это Нечто, чтобы привлечь к нему
внимание и  подавить вонючих степняков.  Поднявшись,  он отпустил монголов
жестом руки, скользнувшей, как змея, из широкого рукава.
     Онгу,  Гутлук и  двое-трое  других чуть задержались,  чтобы выслушать
последние слова сунского благоволения из уст толмача.
     Остальные, толкаясь и спеша, топтались в груде сапог, выискивая свои:
босой монгол - не монгол!
     Затем приступили к  подаркам Сына Неба,  к  хорошо зашитым в кожи или
грубую  ткань  тюкам  разных размеров,  но  одинакового веса,  чтобы  один
человек мог взвалить груз себе на  спину или навьючить на лошадь.  Толмач,
глядя   на   длинную  полосу  бумаги,   испещренную  цзырами,   перечислял
содержимое. Ча, или ша, - самое дорогое монголу лакомство-питье, разные по
толщине и качеству ткани,  но все синие,  как цвет воды любимого монголами
голубого Керулена.  Украшения.  Ножи,  сабли, медная посуда... Все нужное,
известное, привычное. Подарки, которые монголы считают данью-платой за мир
с  подданными Сына  Неба.  Сверх  всего  -  четыре сумки,  которые кажутся
особенно тяжелыми из-за малого объема:  серебряные та-эли, четырехугольные
пластинки, на которые можно сменять у купцов любую вещь.
     Перед дворцом Сына Неба монголы встретили святого и  склонились перед