роялистов, привыкших  приносить  королю  приветствие  именно по этим дням, -
устроили ему  в высшей степени унизительный прием. Они обступили его  тесным
кольцом,  старались, как бы нечаянно,  наступать ему  на ноги, вытолкали его
локтями за дверь и не пустили снова  войти.  Он пошел вниз, в апартаменты Ее
Величества, где  был  накрыт стол; едва он  показался, как  со  всех  сторон
раздались голоса: "Господа, берегите  блюда!", словно у него  в карманах был
яд.  Оскорбления,  которым  он  подвергался  всюду,  где  бы  ни  появлялся,
заставили его удалиться, не повидав  королевской семьи.  Все  последовали за
ним до лестницы королевы; спускаясь, он получил плевок (crachat) на голову и
несколько  других  на  платье.  Бешенство  и злоба ясно  отражались  на  его
лице"30. Да разве  могло быть иначе? Он винит во всем этом короля
и королеву, которые ничего  не знают, и даже сами этим очень огорчены, затем
снова исчезает  в  хаосе.  Бертран  находился  в тот  день  во дворце и  был
очевидцем случившегося.
     Что касается остального, то неприсягающие священники и преследования их
тревожат совесть короля;  эмигрировавшие  принцы  и знать принуждают  его  к
двойственным  поступкам,  и одно veto следует за другим  при всевозрастающем
негодовании  против  короля,  ибо  патриоты,  наблюдающие  за   всем  извне,
проникаются, как  мы уже сказали, все  большей  подозрительностью.  Снаружи,
следовательно, возрастающая  буря, одна вспышка патриотического  негодования
за другой, внутри - смятенный вихрь интриг и глупостей! Смятение и глупость,
от  которых невольно отворачивается  глаз.  Г-жа де Сталь  плетет интриги  в
угоду своему любезному Нарбонну, чтобы сделать  его военным министром, но не
обретает покоя,  даже и добившись этого. Король должен бежать в Руан, должен
там  с помощью Нарбонна  "изменить конституцию надлежащим  образом". Это тот
самый ловкий Нарбонн,  который в прошлом году при помощи драгун  вызволил из
затруднительного  положения бежавших королевских  теток. Говорят, что он  их
брат, и даже больше, - так жаждет сплетня скандалов. Теперь он поспешно едет
со  своей  де Сталь к войскам  в  пограничные  города,  присылает  не совсем
достоверные,   подкрашенные  розовыми  красками   донесения,   ораторствует,
жестикулирует, маячит горделиво некоторое время на самой вершине,  на виду у
всех, потом падает, получив отставку, и смывается рекой времени.
     Интригует, к  негодованию патриотов, и принцесса де Ламбаль, наперсница
королевы; злополучная красавица, зачем она вернулась из Англии? Какую пользу
может  принести  ее  слабый серебристый голосок в этом диком  реве  мирового
шквала,  который занесет ее, бедную,  хрупкую  райскую птичку,  на  страшные
скалы. Ламбаль и де Сталь, вместе или порознь, явно интригуют; но кто мог бы
счесть, сколько и сколь различными путями  незаметно интригуют другие! Разве
не  заседает  тайно  в  Тюильри  так называемый австрийский  комитет,  центр
невидимой антинациональной паутины, нити которой тянутся во все концы земли,
ибо мы  окружены  тайной?  Журналист Карра теперь вполне уверен в этом;  для
патриотов партии  Бриссо и для  Франции  вообще это становится все  более  и
более вероятным.
     О  читатель,  неужели  тебе не жаль  этой конституции?  В членах  у нее
колющие ревматические боли, в мозгу - тяжесть  гидроцефалии  и истерического
тумана,  в  самом существе ее  коренится разлад; эта конституция никогда  не
пойдет; она едва  ли даже сможет  брести, спотыкаясь! Почему Друэ и прокурор
Сосс  не спали в ту злосчастную вареннскую ночь! Почему они, во имя Неба, не
предоставили   берлине  Корф   ехать,   куда   ей  вздумается!   Невыразимые
несообразности, путаница, ужасы, от которых до сих пор содрогается мир, были
бы, быть может, избегнуты.
     Но теперь является еще  третье обстоятельство,  не предвещающее  ничего
хорошего для хода этой французской конституции:  кроме французского народа и
французского короля существует  еще соединенная Европа. Необходимо взглянуть
и на нее. Прекрасная Франция так светла,  а вокруг  нее смутная киммерийская
ночь. Калонн, Бретей  носятся далеко в тумане, опутывая Европу  сетью интриг
от Турина до Вены, до Берлина и до далекого  Петербурга  на морозном Севере!
Великий Беркчто наступил конец эпохи, по всей видимости, конец цивилизованного  времени.
Ему отвечают многие: Камиль Демулен, витийствующий  за человечество  Клоотс,
мятежный  портной  Пейн и почтенные  гельские  защитники  в той  или  другой
стране. Но великий Берк не внемлет им:  "век  рыцарства миновал" и не мог не
миновать,  произведя  еще  более  неукротимый  век голода. Много  алтарей из
Дюбуа-Роганского  разряда переходят в разряд  Гобель-Талейранский, переходят
путем  быстрых  превращений  в...   называть  ли  их   истинного  владельца?
Французская дичь  и  охранители ее упали с криками отчаяния на скалы  Дувра.
Кто  станет  отрицать, что  настал  конец  многому? Поднялась  группа людей,
верящих, что  истина - не печатная спекуляция, а реальная  действительность,
что свобода  и братство возможны на земле, всегда считавшейся собственностью
Духа  Лжи,  которую  должен  унаследовать  Верховный  Шарлатан!  Кто  станет
отрицать,  что  церковь,  государство, трон,  алтарь  в  опасности, что даже
священный  денежный  сундук,  последнее  прибежище  отжившего  человечества,
кощунственно вскрыт и замки его уничтожены?
     публицист,  автор контрреволюционного памфлета  "Размышления  о  Французской
революции".

     Как ни  деликатно, как  ни  дипломатично поступало бедное Учредительное
собрание; сколько ни заявляло оно, что отказывается от всякого вмешательства
в дела  своих соседей, от всяких  иностранных завоеваний и так  далее, но  с
самого начала  можно было предсказать, что старая Европа и новая  Франция не
могут  ужиться вместе.  Славная  революция, ниспровергающая  государственные
тюрьмы  и феодализм, провозглашающая, под грохот  союзных пушек перед  лицом
всего  мира,  что  кажущееся  не  есть  действительность,  -  как  может она
существовать    среди    правительств,    которые,    если   кажущееся    не
действительность, представляют неизвестно что? Она может существовать только
в смертельной вражде, в непрестанной борьбе и войнах, и не иначе.
     Права  Человека,  отпечатанные  на  всех  языках  на  бумажных  носовых
платках,  переходят  на  Франкфуртскую ярмарку31. Да что  там  на
Франкфуртскую  ярмарку!  Они переправились через Евфрат  и сказочный Гидасп,
перенеслись  на Урал,  Алтай, Гималаи; отпечатанные с деревянных стереотипов
угловатыми  картинными  письменами,  они читаются и  обсуждаются  в  Китае и
Японии. Где же это кончится? Киен Лун чует недоброе; ни один, самый далекий,
далай-лама  не  может  теперь мирно катать  свои  хлебные  шарики.  Все  это
ненавистно нам, как ночь! Шевелитесь,  защитники  порядка! И они  шевелятся:
все  короли и  князьки  шевелятся грозно,  насупив брови и опираясь  на свою
духовную  временную  власть.  Поспешно  летают   дипломатические   эмиссары,
собираются  конвенты,  частные советы, и  мудрые парики  кивают,  совещаясь,
насколько это им доступно.
     Как мы сказали, берутся за перо и памфлетисты с той и с другой стороны;