Геттингенского  университета  думал,  что  это  скелет  древнего  голландца,
парижский ученый  Прюнер-Бей утверждал, что это  скелет  древнего  кельта, а
знаменитый врач  Вирхов, чьи  слишком поспешные  суждения  не раз  тормозили
научную мысль, авторитетно заявил, что этот скелет  принадлежит современному
человеку, однако носит следы старческой деформации. Науке понадобилось ровно
пятьдесят  лет для того, чтобы  установить: учитель гимназии из Эльберфельде
был прав.
     Правда, данный пример относится скорее в  области первобытной истории и
антропологии, чем к археологии, но можно вспомнить и другое, скажем, попытки
определить, когда была изваяна знаменитая группа Лаокоона - одна из наиболее
известных скульптур Древней Греции. Винкельман относил ее к эпохе Александра
Македонского,  минувший  век видел  в  ней  шедевр родосской  художественной
школы,  относя группу  примерно к 150 году до н.  э., некоторые считали, что
она изваяна во времена первых императоров. Мы же сегодня знаем, что авторами
Лаокоона  были родосские скульпторы Агесандр, Полидор и Атенодор,  изваявшие
эту группу в пятидесятых годах первого столетия до н. э.
     Итак, давность и содержание изображения  трудно определить  даже тогда,
когда  тот или иной древний памятник сохранился в своем первоначальном виде.
А как быть в  тех случаях, когда  возникают сомнения в аутентичности  самого
памятника?
     Здесь к месту вспомнить  о каверзной, чисто уленшпигелевской  проделке,
жертвой которой  стал  профессор  Берингер  из  Вюрцбурга. В  1726  году  он
опубликовал  книгу; ее название,  написанное  по-латыни, не может здесь быть
воспроизведено, ибо оно занимает целых полторы страницы.  Речь  в этой книге
шла  об  окаменелостях,  которые были  найдены  Берингером  и  его учениками
неподалеку  от Вюрцбурга. Берингер повествует о  цветах,  лягушке, о  пауке,
который  окаменел вместе  с  пойманной им  мухой, о табличках  с  еврейскими
письменами  и  о  других  самых  диковинных вещах.  Автор не  поскупился  на
рисунки:  сделанные  с  натуры,  великолепно  переданные  в  гравюрах,   они
прекрасно дополняли текст, раскрывая и обогащая  его. Книга была объемистой,
содержательной,  в  ней  было  немало  полемических  выпадов против  научных
противников  профессора; она  имела успех, ее хвалили... до тех пор, пока не
выяснилась страшная истина: все было лишь проделкой школяров, которые решили
позабавиться над своим профессором. Они сами изготовили все "окаменелости" и
позаботились о  том, чтобы они очутились именно там, где профессор занимался
своими поисками.
     Коль  скоро мы вспомнили  Берингера, не следует забывать и французского
аббата  Доменека.  В  Арсенальной  библиотеке  Парижа  хранится великолепное
издание его книги  с 228  таблицами и факсимиле, вышедшей в свет в I860 году
под названием "Manuscript pictographique americain". Как выяснилось позднее,
эти  "индейские рисунки" были всего лишь  черновыми эскизами из  рисовальной
тетради одного американского мальчика, немца по происхождению.
     Могут возразить,  что  подобная  история могла  приключиться  только  с
каким-нибудь Берингером или Доменеком. Ну а великий Винкельман? Ведь он тоже
стал жертвой мистификации со  стороны художника  Казановы (брата  известного
мемуариста), иллюстрировавшего  его "Античные памятники". Казанова изготовил
в  Неаполе три картины; на одной из них были изображены Юпитер и Ганимед,  а
на двух остальных - танцовщицы. Затем он  послал их Винкельману, уверив его,
что картины были сняты прямо со стен в Помпеях, а  для пущей  убедительности
своих  слов придумал  совершенно невероятную  романтическую историю о некоем
офицере,  который якобы  тайком,  по одной, выкрал  эти картины. Смертельная
опасность... темная ночь...  тени гробниц...  Казанова  знал цену  красочным
деталям!  И  Винкельман попался  на  его  удочку:  он не  только  поверил  в
подлинность картин, он поверил всем россказням Казановы. В пятой главе своей
книги   "Неизвестные  античные  памятники"  он   дал  точное  описание  этих
"находок", отметив, в частности,  что Ганимед - это картина, "равной которой
еще никому  не приходилось  видеть".  В этом он был  прав: если  не  считать
Казановы,  он  действительно был  первым  из тех,  кто  ее  увидел. "Любимец
Юпитера,  несомненно, принадлежит к числу самых ярких фигур, доставшихся нам
от  искусства античности. Я не знаю,  с  чем  можно сравнить  его лицо:  оно
буквально  дышит сладострастием,  кажется, для  Ганимеда в  поцелуях  -  вся
жизнь".
     Уж коль такой человек, как Винкельман, наделенный острейшим критическим
чутьем, мог  стать  жертвой  обмана, то кто может поручиться, что и с ним не
произойдет что-либо подобное?
     Искусство определения  памятников, овладев которым исследователь уже не
так легко поддается мистификации, метод, с помощью которого устанавливают по
соответствующим   признакам   подлинность   того  или   иного  произведения,
определяют  его  происхождение  и историю, - все  это  составляет содержание
науки, которая называется герменевтикой.
     Книги,  посвященные  определению  одних  только известных  классических
находок, составляют целые библиотеки. Историю некоторых определений мы можем
проследить,  начиная  с  первой  попытки  интерпретации,  принадлежащей  еще
Винкельману,  и вплоть до дискуссий  на  те же  темы, ведущихся современными
учеными.
     Археологи - это  следопыты. С проницательностью,  присущей  детективам,
подбирают они камешек к  камешку (и часто не  только фигурально) до тех пор,
пока постепенно не придут к логически напрашивающимся  выводам. Легче ли им,
чем   криминалистам?  Ведь  они  имеют   дело  с  мертвыми  предметами  -  с
противником,   не   способным  к   сознательному  противодействию,  лишенным
возможности  запутывать следы, наводить на ложный путь.  Это верно:  мертвые
камни  не могут  оказать  сопротивления  тем, кто их  созерцает.  Но сколько
фальсификаций они таят! Сколько ошибок допустили те, кто опубликовал  первые
известия о  той или  иной  находке! Ведь  ни один археолог  не  в  состоянии
изучить в подлиннике все находки - они рассеяны по всей  Европе,  по  музеям
всего мира. Ныне, правда, фотография дает совершенно точное  их изображение,
но  далеко  не  все еще  сфотографировано; до сих пор еще  приходится  часто
довольствоваться   рисунками,    субъективно   раскрашенными,    субъективно
исполненными. Эти рисунки, зачастую сделанные людьми, ничего  не  смыслящими
ни в мифологии, ни в античной истории, неточны, изобилуют ошибками.
     На одном саркофаге, хранящемся  ныне в Лувре, изображены Психея и Амур.
У Амура  отбита правая рука, но кисть руки сохранилась:  она  лежит на  щеке
Психеи. Эту кисть два французских археолога превратили на своем рисунке... в
бороду. Подумать только, бородатая Психея! Несмотря на явную нелепость этого
рисунка,  третий   француз,  издавший  каталог  Лувра,  пишет:   "Скульптор,
создавший  саркофаг, не  разобрался  в  сюжете - он наделил Психею, одетую в
женское  платье, бородой!" А  вот еще  один случай, показывающий, как далеко
можно  уйти по ложному следу,  настолько порой запутанному, что и нарочно не
придумаешь.  В Венеции  есть один рельеф  - серия  сцен,  изображающая  двух
мальчиков: впрягшись вместо быков в  повозку, они везут женщину. Этот рельеф