а для специалиста оно всегда лишь средство, и лишь тот с полной серьезностью
отдается делу, кто  интересуется  им,  кто  занимается им con ашоге.  Именно
такие люди, а не поденщики совершили все великое".
     Профессор Вильгельм Дерпфельд, сотрудник Шлимана, его  советчик и друг,
один из немногих  специалистов, которых Германия дала ему в помощь,  писал в
1932 году: "Он так  и не понял и никогда не мог  бы понять, почему некоторые
ученые, и в частности немецкие филологи, встретили его работы о Трое и Итаке
насмешками и издевательствами.  Я также всегда сожалел о  том, что некоторые
крупные ученые впоследствии встретили насмешками и мои сообщения о раскопках
в  гомеровских  местах,  ибо  считаю  их  иронические  замечания  не  только
несправедливыми, но и научно несостоятельными".
     Недоверие  специалиста к удачливому аутсайдеру - это недоверие мещанина
к гению. Человек, идущий  по  колее  обеспеченного  образа жизни,  презирает
того, кто бредет по ненадежным зонам, кто "поставил на ничто". Это презрение
необоснованно.
     Если мы  возьмем  историю научных  открытий за какой угодно период, нам
будет  не так трудно  установить,  что многие  из  выдающихся открытий  были
сделаны "дилетантами",  "аутсайдерами", или вовсе  "аутодидактами",  людьми,
одержимыми  одной  идеей,  людьми,  которые  не  знали тормоза  специального
образования  и  шор "специализации"  и которые  просто  перепрыгивали  через
барьеры академических традиций.
     Отто  фон Герике,  величайший  немецкий физик  XVII  столетия,  был  по
образованию  юристом.  Дени  Папен  был  медиком.  Бенджамин  Франклин,  сын
простого  мыловара,  не  получив  ни  гимназического,  ни   университетского
образования, стал не только  выдающимся политиком (этого  достигали люди и с
меньшими способностями), но  и великим ученым. Гальвани,  человек, открывший
электричество, был  медиком  и,  как доказывает  Вильгельм Оствальд  в своей
"Истории электрохимии",  был обязан  своему открытию именно пробелам в своих
знаниях. Фраунгофер, автор выдающихся работ о  спектре, до четырнадцати  лет
не умел ни читать, ни  писать. Майкл  Фарадей,  один из  самых  значительных
естествоиспытателей, был сыном  кузнеца и  начал свою карьеру переплетчиком.
Юлиус Роберт Майер, открывший закон сохранения энергии,  был врачом.  Врачом
был и Гельмгольц,  когда он в  двадцатишестилетнем возрасте опубликовал свою
первую  работу  на  ту  же  тему.  Бюффон,  математик  и  физик,  свои самые
выдающиеся  работы  посвятил  вопросам  геологии.  Томас  Земмеринг, который
сконструировал  первый  электрический  телеграф, был  профессором  анатомии.
Сэмюэл Морзе был художником точно так же, как и Дагер. Первый был создателем
телеграфной   азбуки,  второй   изобрел  фотографию.   Одержимые,  создавшие
управляемый воздушный  корабль  -  граф Цеппелин,  Грос и Парсеваль,  - были
офицерами и не имели о технике ни малейшего понятия.
     Этот список бесконечен. Если убрать этих людей и их творения из истории
науки, ее здание  обрушится.  И тем  не менее  каждого из  них  преследовали
насмешки и издевательства.
     Этот список  можно  продолжить  и применительно  к истории  той  науки,
которой  мы  здесь занимаемся.  Вильям  Джонс,  которому мы  обязаны первыми
серьезными  переводами  с  санскрита,  был  не  ориенталистом,  а  судьей  в
Бенгалии. Гротефенд -  первый, кто расшифровал клинопись, был по образованию
филологом-классиком; его  последователь Раулинсон -  офицером и  дипломатом.
Первые шаги на  долгом пути расшифровки иероглифов сделал врач Томас Юнг.  А
Шампольон,  который довел  эту  работу до  конца, был  профессором  истории.
Хуман, раскопавший Пергам, был железнодорожным инженером.
     Достаточно ли  примеров, чтобы стала  ясна основная  наша  мысль? Мы не
оспариваем  роли  специалистов. Но разве  судят  не  по  результатам,  если,
разумеется,  средства были  чистыми? Разве  "аутсайдеры"  не достойны особой
благодарности?
     Да, во время своих первых раскопок Шлиман допустил серьезные ошибки. Он
уничтожил  ряд древних сооружений, он разрушил стены, а все это представляло
определенную ценность. Но Эд. Майер,  крупнейший  немецкий историк,  прощает
ему это. "Для науки, -  писал он,  - методика  Шлимана, который начинал свои
поиски   в   самых   нижних  слоях,   оказалась   весьма  плодотворной;  при
систематических  раскопках  было  бы  очень  трудно обнаружить  старые слои,
скрывавшиеся  в толще холма, и тем  самым ту культуру, которую мы обозначаем
как троянскую".
     Трагической  неудачей  было  то, что  именно первые его  определения  и
датировки почти все оказались неверными. Но  когда Колумб открыл Америку, он
считал,  что  ему  удалось достичь берегов Индии,  - разве это умаляет  хоть
сколько-нибудь его заслуги?
     Бесспорно одно:  если в первый год он вел себя на холме  Гиссарлык  как
мальчик,  который,  стремясь  узнать,  как устроена  игрушка,  разбивает  ее
молотком,  то  человеку, открывшему  Микены  и  Тиринф,  трудно  отказать  в
признании  его  настоящим  специалистом-археологом.  С  этим  соглашались  в
Дерпфельд и великий Эванс; последний, однако, с оговорками.
     В  свое  время  от  "деспотической страны"  Пруссии  немало  натерпелся
Винкельман;  Шлиман  также  много  пережил из-за того,  что его не  понимали
именно в той стране, откуда он был родом и  в которой родились его юношеские
мечты. Несмотря на то что результаты его  раскопок были известны всему миру,
в этой стране еще в 1888 году оказалось  возможным появление второго издания
книги некоего Форхгаммера под названием "Объяснение Илиады"  ("Erklarung der
Ilias"), в которой сделана бесславная  попытка представить  Троянскую  войну
как борьбу морских  и  речных течений,  а также  тумана и дождя на Троянской
равнине. Шлиман защищался, как лев. Когда капитан Беттихер, мякинная голова,
ворчун, - главный противник Шлимана - додумался до утверждения, будто Шлиман
во   время  своих  раскопок  специально  разрушил   городские  стены,  чтобы
уничтожить  все,  что могло бы противоречить  его гипотезам о  древней Трое,
Шлиман  пригласил его в Гиссарлык, взяв на себя все  расходы по путешествию.
Присутствовавшие на их встрече компетентные  лица  подтвердили  правильность
точки зрения Шлимана  и  Дерпфельда. Капитан внимательно осмотрелся  вокруг,
скорчил  недовольную мину  и, вернувшись  домой,  принялся утверждать, будто
"так называемая Троя" есть на самом деле не что  иное, как огромный античный
некрополь.  Тогда Шлиман  во время четвертых раскопок 1890 года пригласил на
свой холм ученых всего  мира.  У  подножия  холма,  в долине  Скамандра,  он
соорудил  дощатые  домики, в которых  должны были найти  приют  четырнадцать
ученых. На  его приглашение откликнулись  англичане,  американцы,  французы,
немцы (в их числе Вирхов). И, потрясенные всем виденным, эти ученые пришли к
тем же выводам, что Шлиман и Дерпфельд.
     Коллекции  Шлимана были уникальными.  По  его завещанию они должны были
перейти в собственность той нации, "которую, - как писал Шлиман, - я люблю и
ценю  больше всего". В свое время  он предлагал их греческому правительству,
затем французскому. Одному русскому барону он писал в 1876 году в Петербург:
"Когда несколько лет назад меня спросили о цене моей троянской коллекции,  я