древний дворец кносских царей на Крите, который,  как мне  кажется, я открыл
три года назад".
     Но препятствия были  велики.  Правда, Шлиман сумел раздобыть письменное
разрешение  губернатора Крита,  однако  владелец холма  запросил сумасшедшие
деньги. Он пожелал ни  более  ни менее, как 100 000 франков, и только за эту
сумму соглашался  продать  свой участок.  Шлиман долго торговался  и в конце
концов  сбил  цену до  40 000  франков. Однако, возвратившись на Крит с тем,
чтобы подписать  договор, он  пересчитал  число оливковых  деревьев  в своем
новом  имении  и,  к   своему  удивлению,  обнаружил,  что  участок  отрезан
совершенно не  так, как  это было  сказано в договоре: вместо 2500 оливковых
деревьев на участке оказалось  всего лишь 888. И тогда Шлиман  отказался  от
сделки:  торговец  взял в нем верх  над археологом.  Пожертвовав  ради науки
целым состоянием, он из-за  1612 оливковых деревьев лишил  себя  возможности
разыскать ключ  к  тем проблемам, которые он сам  же  выдвинул в  ходе своих
открытий, но далеко не все из которых сумел разрешить.
     Стоит ли об  этом сожалеть? Нет. Смерть, вырвав в 1890 году  из его рук
заступ, уложила в могилу великого  исследователя, жизнь которого была богата
и содержательна.
     Рождественские  праздники 1890 года  он хотел провести вместе с женой и
детьми. Его очень мучило  разболевшееся  ухо. Занятый  новыми проектами,  он
ограничился  тем, что при  проезде через Италию  проконсультировался о своей
болезни с двумя-тремя врачами. Они успокоили его. Но в первый день Рождества
он упал  прямо на улице, на Пьяцца  дель Санта Карита в Неаполе, не потеряв,
правда,  сознания, но лишившись  речи.  Добрые люди доставили  миллионера  в
больницу, однако там его отказались принять. Тогда его  отправили в полицию.
Здесь  при нем обнаружили адрес  одного из врачей. Врача вызвали.  Когда тот
прибыл,  он опознал пациента и послал за дрожками. Глядя на лежащего на полу
человека   в   простой  одежде,  которая   казалась   даже   бедной,   кучер
поинтересовался, кто,  собственно, будет платить. "Он богач", - ответил врач
и  в  доказательство  вытащил  из  кармана больного  кошелек,  туго  набитый
золотом.
     Шлиман промучился  всю ночь; он был  все время в  сознании. К  утру  он
умер.
     Тело  его было привезено в Афины. У его гроба стояли король и наследный
принц,  дипломатические представители, греческие министры, руководители всех
греческих  научных  институтов.  Перед бюстом Гомера  благодарили они  друга
эллинов,  человека, который  сделал  историю Греции  богаче на тысячу лет. У
гроба его стояли жена и дети - Андромаха и Агамемнон.
     Человека, которому  было суждено  почти полностью  замкнуть  тот  круг,
смутные очертания которого  скорее угадал,  чем  увидел Шлиман, звали  Артур
Эванс. Он родился в 1851 году, и,  следовательно,  в год  смерти Шлимана ему
было 39 лет.
     Англичанин с  головы до пят, он был  полной противоположностью Шлиману.
Эванс  получил  образование  в Харроу,  Оксфорде  и  Гет-тингене;  увлекшись
расшифровкой иероглифов, он нашел неизвестные ему знаки, которые привели его
на  Крит, где в 1900  году он приступил  к  раскопкам;  в  1909 году он  был
назначен профессором археологии в Оксфорде. Медленно, но верно поднимаясь по
лестнице  рангов в науке, он  наконец  сумел добавить к своему  имени "сэр".
Артур  Эванс  был  отмечен  многими  наградами,  в  частности  в  1936  году
Королевское  общество наградило его  медалью Коплея; короче говоря, по всему
складу своего характера и развитию  он  был полной  противоположностью вечно
мятущемуся, необузданному  Шлиману. Однако результаты его исследований  были
не  менее интересными.  Эванс  прибыл  на Крит  для того,  чтобы убедиться в
правильности  своей  теории,  касающейся   заинтересовавших  его  письменных
знаков,  и не  рассчитывал  задержаться здесь  надолго. Во время поездок  по
острову  он обратил внимание на  огромные кучи щебня  и  руины  -  те самые,
которые в свое время увлекли и околдовали  Шлимана. И  вот в один прекрасный
день  Эванс оставил свою теорию письменности  и взялся за лопату. Это было в
1900  году. Годом позже  он объявил, что ему понадобится по меньшей мере еще
один год для того, чтобы раскопать все, что  может представить  интерес  для
науки.  Но он ошибался.  На  самом  деле  четверть века  спустя он  все  еще
продолжал свои раскопки на том же месте.
     Он  шел  по  следам легенд и  мифов -  точно  так  же, как  Шлиман.  Он
раскапывал дворцы и клады - так же, как и Шлиман. Он завершил работу над той
картиной, которую в  общих чертах обрисовал Шлиман, но одновременно набросал
эскизы ко  многим другим  картинам -  к  тем, для  которых у нас пока еще не
хватает красок.
     Воткнув заступ в землю Крита, он встретился с островом загадок.


     Глава 8
     НИТЬ АРИАДНЫ
     Остров Крит  расположен  в самой  крайней точке  огромной  горной дуги,
протянувшейся из Греции через Эгейское море к Малой Азии.
     Эгейское  море   никогда   не   было   непреодолимым   барьером   между
континентами. Это доказал еще Шлиман, когда он обнаружил в Микенах и Тиринфе
предметы из различных отдаленных стран;
     Эвансу  же  было суждено  найти  на Крите африканскую  слоновую кость и
египетские статуи. Хозяйственное и экономическое единство связывало  острова
Эгейского моря  и  обе метрополии. Метрополия в  данном  случае не  означала
материк,  континент,  ибо  очень   скоро  было  установлено,  что  настоящим
материком  (в том смысле, что творческое начало  исходило именно отсюда) был
один из островов - Крит.
     И  даже сам  Зевс, согласно легенде, родился на  этом острове, в пещере
Дикты, от "великой матери" Реи, жены Кроноса. Пчелы приносили ему  мед, коза
Амалфея кормила его своим молоком, нимфы охраняли  его. Юные куреты стояли у
входа  в  пещеру, готовые  защитить маленького Зевса  от собственного  отца,
Кроноса, пожиравшего своих детей.
     Легендарный  царь  Минос,  сын  Зевса,   один  из  могущественнейших  и
прославленнейших властителей, жил и царствовал на этом острове.
     Артур Эванс начал с раскопок близ  Кносса. Античная стена  была покрыта
здесь лишь тонким слоем почвы.  Уже через два-три часа можно было говорить о
первых  результатах.  Двумя  неделями  позже  изумленный Эванс  стоял  перед
остатками  строений,  покрывавших  восемь  аров,  а с  годами  из-под  земли
появились развалины дворца, занимавшего площадь в два с половиной гектара.
     Своей общей  планировкой Кносский  дворец напоминал  дворцы в Тиринфе и
Микенах, более того, находился  с ними в явном родстве, несмотря  на то  что
внешне он весьма  от них  отличался.  В то же время его  гигантские размеры,
роскошь и простота лишний раз подчеркивали, что  Тиринф и  Микены могли быть
только второстепенными городами, столицами колоний, далекой провинцией.