Какой-то период  времени,  довольно-таки  продолжительный,  думы  его
занимал разговор, который он  слышал,  сидя  в  кабинете  Аэция  за  своим
маленьким столом. Собеседником Аэция  был  священник.  Николан  так  и  не
узнал, как того зовут, откуда он приехал в Рим. Он  переписывал  очередное
письмо, а подняв голову, увидел  стоящего  в  дверях  высокого  старика  с
горящими глазами и поднятой к небу рукой.
     - Я пришел, чтобы осудить тебя, о великий Аэций.
     Потом все поплыло перед мысленным взором  молодого  раба.  Он  слышал
голос старика, вещающего о том, что народ Рима пренебрег учением Христа  и
циничный ответ Аэция,  высказавшегося  в  том  смысле,  что  учению  этому
надобно знать свое место и негоже соваться с ним в  государственные  дела.
"Власть и слава Рима превыше всего", - вновь и вновь повторял Аэций на все
доводы старика, который твердил о справедливости, честности и христианских
ценностях. Слушая этот разговор в кабинете Аэция,  Николан  вспомнил  отца
Симона, проповедовавшего те же принципы народу плоскогорья.  Теперь  же  в
голове его все перепуталось и он не мог понять, кто говорит с Аэцием, отец
Симон или незнакомый старик-священник. Но, кто бы ни говорил с  правителем
Рима, тот оставался при своем мнении. Николану  хотелось  крикнуть  Аэцию,
что он неправ, что в долговременной перспективе идеи  более  важны,  более
эффективны, чем легионы наемников. Но так как он ничего не сказал,  будучи
свидетелем настоящего разговора, то не произнес и слова, лежа на  смертном
одре.
     А мог бы сказать следующее: "Потому-то  Аларих  взял  Рим,  а  Аттила
вскорости побьет римлян. Они не думают ни о чем, кроме власти золота.  Они
горды своим эгоизмом, они выставляют его напоказ, а  потому  поражение  их
неизбежно.
     Все дольше оставался он в  сознании  и  наконец  перестал  впадать  в
забытье. Целыми днями лежал он неподвижно, не имея  ни  воли,  ни  желания
вернуться к жизни. И хотя боль в спине притупилась, он знал, что  малейшее
движение вызовет ее вновь. Поначалу он не осознавал, где находится, хотя и
чувствовал, что рядом есть люди. Долетавшие до  ушей  голоса  не  вызывали
стремления понять услышанное.  Но  в  душе,  несмотря  на  охватившую  его
апатию, он  чувствовал,  что  уже  не  умрет.  Поначалу  ему  не  хотелось
возвращаться к тому жалкому существованию, на которое его обрекла  судьба.
Но молодость взяла свое и он вновь обрел способность радоваться жизни.
     А  уж  смирившись  с  тем,  что  жизнь  продолжается,  Николан  начал
проявлять интерес к происходящему вокруг. Держали его в больничке  дворца,
крохотной комнатке с низким потолком и двумя окнами. Одно выходило в  двор
кухни, второе - на крутой склон. В больничке едва хватало места  для  двух
больших кроватей, на каждой из которых лежали по  два  или  три  человека.
Компанию Николану составлял кухонный  раб,  родом  с  Востока,  страдающий
каким-то странным заболеванием. В конце  концов  до  Николана  дошло,  что
человек это безумен, и держаться  от  него  надо  подальше.  Кухонный  раб
извивался и стонал,  иной  раз  произнося  длинные,  бессвязные  монологи.
Бывало, что он садился,  с  дико  сверкающими  глазами,  начинал  качаться
взад-вперед и петь какую-то песню.
     Случалось, что он приходил в неистовство  и  бегал  меж  кроватей,  с
тяжелой деревянной дубинкой (он так крепко  сжимал  дубинку  во  сне,  что
вырвать ее не представлялось возможным). Он кричал и колотил  дубинкой  по
стенам, а охранники  наблюдали  за  ним  от  двери,  не  решаясь  войти  в
больничку, пока он пребывал в таком состоянии.
     На другой кровати лежали два тяжело больных  раба,  которые,  похоже,
умирали. Во всяком случае, они не разговаривали и не открывали глаз.  Один
из  них  часто  заходился  кашлем,  и  губка,  которой  он  вытирал   рот,
становилась все краснее от крови.
     И вот наступил день, когда Николан сам  вышел  из  больнички.  Вторая
кровать опустела, он не знал наверняка, но предполагал, что те двое  рабов
умерли. Днем раньше безумец с Востока, зажав в руке дубинку, выпрыгнул  из
окна и скатился вниз по склону. Никто не счел нужным сказать Николану, что
с ним стало.
     Дворцовый  врач  заглянул  в  больничку  во  второй  половине  дня  и
удивился, застав там одного Николана. Долго смотрел на пустую кровать,  но
ничего не сказал. Он прошел много военных кампаний Аэция и  за  глаза  его
звали Старый Костолом, потому что он не церемонился со своими  пациентами.
Прозвище, однако,  произносилось  не  без  уважения  к  ветерану,  который
прекрасно знал свое дело.
     Врач сел на единственный стул.
     - Ты знаешь, что после бичевания тебя так и бросили во дворе,  решив,
что мы умер? - спросил он. - Я был в отъезде и  вернулся,  когда  все  уже
закончилось. Ты лежал посреди двора. Аэций принимал гостей, так что челяди
было не до тебя. Кроме того, пошел  сильный  дождь,  мокнуть  под  которым
никому не хотелось. Я провел слишком много ночей на поле боя с  факелом  в
руках, разыскивая оставшихся в  живых,  чтобы  верить  кому-то  на  слово.
Подошел к тебе и обнаружил, что ты еще дышишь, - он покачал головой. -  До
сих пор не могу понять, как тебе удалось выжить. Будь ты старше  и  толще,
ты наверняка бы отдал концы, - он помолчал, прежде  чем  задать  следующий
вопрос. - Ты видел свою спину?
     Николан покачал головой.
     - Я боюсь посмотреть на нее. Остались следы от ударов?
     - От плеч до талии спина у тебя в сплошных  глубоких  шрамах.  Должен
предупредить тебя, что зрелище не для слабонервных.
     - Они останутся навсегда?
     Старый Костолом кивнул.
     - Будешь ходить с ними до своего последнего дня. Воспаление, конечно,
пройдет, но шрамы останутся. И  все-таки  считай,  что  тебе  повезло.  Ты
остался в живых.
     - Я не считаю это везением,  -  ответил  Николан.  -  Но  очень  тебе
благодарен. Я хочу, чтобы ты это знал.
     - Ты еще молод. Я слышал, умеешь читать и писать,  так  что  в  конце
концов заработаешь свободу. Да, я спас твою  жизнь,  -  он  удовлетворенно
кивнул. - Но не горжусь этим. Я спасал  тысячи  жизней,  и  в  большинстве
своем, к моему сожалению, совершенно  никчемных.  Твой  случай  не  вызвал
особых хлопот, потому что я специалист по поверхностным  ранам.  Мне  даже
приходилось вынимать куски железа из черепов,  после  чего  их  обладатели
полностью выздоравливали.  Разумеется,  ума  к  ним  после  таких  ран  не
прибавлялось, да только они и раньше не годились  в  мыслители.  Трагедия,
молодой человек в следующем: я могу спасать других, но не в  силах  помочь
самому себе. Видишь  ли,  мы,  врачи,  не  знаем,  что  происходит  внутри
человеческого тела. Что вызывает все эти лихорадки  и  болезни?  Мы  можем
лишь догадываться. Мы  говорим,  что,  возможно,  злая  душа  вселяется  в