умом, вознесло его так высоко и в глазах современников, и в памяти
потомства.
   Вероятно, народные эпические песни о временах киевского князя Владимира
Красное Солнышко, так называемые былины Владимирова цикла, относятся не к
одному Владимиру Святому, но и ко Владимиру Мономаху, так что в
поэтической памяти народа эти два лица слились в одно. Наше предположение
может подтверждаться следующим: в Новгородской летописи под 1118 годом
Владимир с сыном своим Мстиславом, княжившим в Новгороде, за беспорядки и
грабежи призвал из Новгорода и посадил в тюрьму сотского Ставра с
несколькими соумышленниками его, новгородскими боярами. Между былинами
Владимирова цикла есть одна былина о Ставре боярине, которого киевский
князь Владимир засадил в погреб (тюрьмами в то время служили погреба), но
Ставра освободила жена его, переодевшись в мужское платье. Имя Владимира
Мономаха было до того уважаемо потомками, что впоследствии составилась
сказка о том, будто византийский император прислал ему знаки царского
достоинства, венец и бармы, и через несколько столетий после него спустя
московские государи венчались венцом, который назвали "шапкою" Мономаха.
   Рассуждая беспристрастно, нельзя не заметить, что Мономах в своих
наставлениях и в отрывках о нем летописцев является более безупречным и
благодушным, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени,
воспитания и среды, в которой он жил. Таков, например, поступок с двумя
половецкими князьями, убитыми с нарушением данного слова и прав
гостеприимства; завещая сыновьям умеренность в войне и человеколюбие, сам
Мономах, однако, мимоходом сознается, что при взятии Минска, в котором он
участвовал, не оставлено было в живых ни челядина, ни скотины. Наконец, он
хотя и радел о русской земле, но и себя не забывал и, наказывая князей
действительно виноватых, отбирал их уделы и отдавал своим сыновьям. Но за
ним в истории останется то великое значение, что, живя в обществе, едва
выходившем из самого варварского состояния, вращаясь в такой среде, где
всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, еще почти не понимая
святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды
и собирал под него силы русской земли.


   1. Еще раньше Вячеслав, княживший в Смоленске, умер; князья перевели
туда из Волыни Игоря, а по смерти Игоря назначили туда князем Владимира
Мономаха помимо детей Игоря. Равным образом на Волыни не было
наследственной преемственности между князьями, а киевские князья помещали
там своих сыновей; так что, когда княжил в Киеве Изяслав, на Волыни был
его сын, а когда Святослав овладел Киевом, то поместил там своего сына;
когда же Святослав умер и Изяслав опять сделался князем в Киеве, на Волыни
стал княжить сын Изяслава.
   2. Гривна была - гривна серебра и гривна кун. Гривна серебра была
двоякая: большая, состоявшая в серебряных кусках, которые попадаются весом
от 43 до 49 золот., и гривна малая - в кусках от 35 до 32 золот. Семь
гривен кун составляло гривну серебра, следовательно, гривна кун составляла
приблизительно от 6 до 7 или от 5 до 6 золотников серебра.


               Первый отдел: Господство дома Св. Владимира.
                      Выпуск первый: X-XIV столетия.


                                 Глава 5.


                         КНЯЗЬ АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ


   Во второй половине ХII-го века русской истории появляются зародыши того
хода событий, который развился и установился уже под влиянием татарского
завоевания.
   Наш древний летописец, перечисляя ветви славяно-русского племени,
указывает на полян, древлян, северян и т.д., но уже говоря по преданиям о
событиях IХ-го и Х-го века, причисляет к системе русского мира Мерю,
страну, населенную финским племенем того же имени, занимавшую пространство
в нынешних губерниях:
   Владимирской, Ярославской, Костромской и части Московской и Тверской,
относя наравне с этим народом соплеменные и соседние ему племена: Мурому
на юг от Мери и Весь на севере от той же Мери по течению Шексны и около
Белоозера. Уже в незапамятные времена славянские поселенцы проникали в
страны этих народов и селились там, как это показывают славянские названия
города Ростова в земле Мери и Белоозера в земле Веси. Нам, к сожалению,
неизвестен ход славянской колонизации в этих землях; несомненно, что с
принятием христианства она усиливалась, возникали города с русскими
жителями, а самые туземцы, принимая христианство, утрачивали вместе с
язычеством свою народность и постепенно сливались с русскими, некоторые же
покидали свое прежнее отечество и убегали далее к востоку. Недавние
раскопки могил, произведенные гр. Уваровым в земле Мери, показывают, что
язычество и древняя народность уже угасали в XII веке, по крайней мере,
позднейшие могилы с признаками мерянской народности могут быть отнесены к
этому периоду. По письменным памятникам в XII столетии мы встречаем в этих
местах значительное число городов, без сомнения, русских: Ростов, Суздаль,
Переяславль-Залесский, Дмитров, Углич, Зубцов, Молога, Юрьев, Владимир,
Москву, Ярославль, Тверь, Галич-Мерьский, Городец и др. Беспокойства в
южной Руси побуждали ее тамошних жителей переселяться в эту страну. Народ
Меря стоял на низкой степени образованности, не составлял самобытного
политического тела и притом не был воинственным, как показывает скудость
оружия в его могилах: оттого-то он легко подчинился власти и влиянию
русских. В этом-то крае, колонизованном пришельцами из разных
славяно-русских земель, образовалась новая ветвь славяно-русской
народности, положившая начало великорусскому народу; ветвь эта в течение
последующей истории охватила все другие народные ветви в русской земле,
поглотила многие из них совершенно и слила с собою, а другие ветви
подчинила своему влиянию. Недостаток сведений о ходе русской колонизации в
этом крае составляет важнейший, ничем незаменимый пробел в нашей истории.
Тем не менее, однако, можно уже в отдаленные времена подметить те свойства,
которые вообще составляли отличительные признаки великорусской народности;
сплочение сил в собственной земле, стремление к расширению своих жительств
и к подчинению себе других земель. Это проглядывает уже в истории борьбы