-- науки --  и --  оскорблять -- целые -- поколения  -- честных -- ученых --
архивариусов --  и --  летописцев -- дико  -- отождествляя  --  Ярослава  --
Мудрого -- Калиту -- и -- Батыя...
     На последних словах  Писец  довольно крякнул и  вылез на свет  божий  с
позолоченной чашей. Он  предпочел молча  развеять мерзкий дух Фоменко добрым
церковным кагором.
     Мы с богопротивным математиком отступили до лучших времен.
     Тем временем, 11 апреля 1502 года, великий князь положил опалу на внука
своего, великого князя Дмитрия, и  мать его Елену и велел выкинуть  их имена
из  всех казенных бумажек, поминаний, завещаний, молитв, ектений каких-то  и
прочая и прочая. А чтоб сами не  лезли  ко двору, взял  их под стражу. Тремя
днями позже на  великое княжение был посажен Василий, нареченный самодержцем
всея Руси. Горбатый, естественно, сохранил реальное самовластие.
     Дел  у  князя  было хоть  отбавляй. Он  трудился.  Он  не спал  ночами,
горбился  в  кресле,   разрывался  на  все  четыре  стороны:  душил  Казань,
торговался  с  литовскими  и  турецкими  правителями,  чтобы  именовали  его
"государем  всея Руси" (а  польско-литовской  части  Руси с Киевом,  матерью
городов  русских, как бы  и на свете не было). Оставался и страх перед Диким
Полем,  перед Ордой, так  что при первых дымках на  горизонте  раз за  разом
сжигались окраины собственных городов, а люди загонялись в кремли.
     Но главное дело было  сделано. Россия объединилась, судорожно сжалась в
одном кулаке. Эта судорога московская поддерживала в населении беспредельный
страх,  строила  крестьян и  горожан в  полки  по первому  звяку кремлевских
колоколен. Но пахать и сеять в состоянии судороги было неловко.
     Иоанн Васильевич Горбатый  (Иван III) скончался 66 лет от роду, на 44-м
году княжения 27  октября 1505  года.  Его завещание  не просто распределяло
уделы между пятью  сыновьями, не только отдавало 66 главных городов Василию,
его строки тянулись ко всем мелочам последующего бытия, добирались до рублей
и копеек. Казалось, страшный князь норовил вцепиться в душу каждого русского
человека от Края Времен и до Края их.
     С  княжения Ивана Третьего  резко,  непомерно увеличились кипы казенных
бумаг. Во-первых,  потому  что  они  теперь упорядоченно собирались в Москве
("Грамоты полные и докладные пишет только  ямской дьяк сына моего Василия").
Во-вторых, их  реже стали жечь татары. В-третьих, у Писца появились дерзость
и  легкость  необыкновенная   эти  бумаги   писать.  В-четвертых,  это  была
объективная  реальность и закономерность:  рождалась Империя.  А бумажка для
благополучного  Имперского рождения и  бытия -- первое  и последнее, главное
дело.  Шкафы лопались от дипломатической переписки  с турками и Литвой, горы
военных и гражданских указов оплывали на приказных столах, версты славянской
вязи выведены  были трудолюбивым Писцом на личные и семейные темы. Со времен
Горбатого и  сам  Писец стал сутул чуть ли  не больше,  чем  его повелитель.
Историк  же  восторженно принял такой поворот дел  и принялся самоотверженно
разгребать бумажные завалы. И стал Историк нуден и навязчив. Старался он при
каждой  возможности  усадить  нас  рядком  и  назидательно объяснять,  какое
огромное значение  имело  замужество дочери  Горбатого  за литовским  князем
Александром, какую  передышку оно предоставило  Государству Российскому  для
его имперских дел. На прямой вопрос, а как там наш народ русский перебивался
при Горбатом? -- Историк  выворачивал на мелочи  быта: что мы носили,  да из
чего строили избы, да как лютовали разбойники на дорогах.
     --  Нет,  вы  скажите,  профессор,  какова  была  экономическая  модель
правительства? Как  оно определяло уровень налогообложения,  достаточный для
развития центра и терпимый для  населения?  Как оно исправляло  общественную
нравственность, как стремилось вырастить Нового Человека, в конце концов?!
     На эти  дурацкие вопросы ни Историк, ни  Писец определенно не отвечали.
Они жадно читали ветхие  рукописи, и  в  зрачках  их полыхал  безумный огонь
Нового Времени и Новой Крови.




        Василий Иоаннович

     Василию  достались города русские.  Но Русь -- это не одни города.  Это
еще  и тяжкая обязанность  тащить неподъемный  воз отцовских  проблем,  груз
мести царю казанскому, вражды с королем польским, кровавой дружбы с крымской
ордой,  ненависти  обдираемых  до  мяса  и  кости  десятков  малых  народов,
опасности Ордена...
     -- Какого еще Ордена? Мы же его разбили под Грюнвальдом 100 лет назад!
     --  Видите ли,  сударь,  Орден после Грюнвальда  действительно  утратил
историческое значение, но в  смысле военном продолжал представлять опасность
своими   союзническими   отношениями    с    Литвою,    Польшею,   мятежными
западно-русскими городами и княжествами, -- вяло объяснился Историк.
     Пришлось Василию пугать магистра мобилизацией, блефовать перед королем,
ханами и ханчиками.
     В  Киевской  Руси у  Василия  завелся  союзник, князь  Михаил Глинский,
славный герой --  победитель  крымских татар. Он был любимцем покойного зятя
Горбатого, Александра Литовского. Чин имел живописный -- "маршалок дворный".
Был он православным, в  католичество не хотел,  хотел земель и власти. Новый
король  Сигизмунд  ему  пришелся не по  вкусу.  Глинский стал  мутить воду в
пользу Москвы. Его  поддержали и другие князья, привыкшие креститься налево.
Глинский  стал  уговаривать  Москву,  что Литва  "не  в  сборе", никого  там
достойного нету, а бить католиков -- одно удовольствие. Тут Глинского обидел
Ян Забрезский. Прямо и громко  сказал  в  сейме, что Глинский --  предатель.
Глинский  собрал не  шибко  православную команду в  700  всадников,  окружил
имение  Забрезского,  послал  в спальню к говорливому  пану немца  и  турка,
которые  отрубили  голову  незадачливому  патриоту.  Голова  была  на  сабле
поднесена Глинскому,  проследовала  в  голове  отряда  четыре  мили  и  была
утоплена в речке. Началась война.
     Война  эта  потянулась  через   последнее   столетие  Рюриковичей,   то
разгораясь, то  затухая. Славяне  европейские  и  славяне  азиатские  решили
выяснить, наконец, кто прав и кто виноват в неурядицах средневековой жизни.
     Ключевым вопросом в  этой войне было привлечение на свою сторону турок,
или, по  крайней мере, крымских татар. Обе стороны  стали  отваливать в Крым
немалые деньги. Эта многолетняя кормежка совершенно  развратила трудолюбивый
народ Тавриды.
     "Крымская   орда  начинала  обнаруживать   вполне  свой  разбойнический
характер",  -- обижался  Историк. Как  же  было  его не  обнаруживать, когда
деньги сами сыпались  через Перекоп, а пахать скалистые склоны Ай-Петри было
утомительно. Так что русские русские и украинские русские одинаково виноваты
в исторических невзгодах крымско-татарского народа.