казнили в Москве, крамолы их записывали в Степенной книге.
     Историк удовлетворенно констатировал, что так постепенно были пресечены
внутримосковские усобицы. Москва  окрепла, расцвела и похорошела. Оставалось
только  додушить  крупные   княжества,  покончить   с   Новгородом,  Тверью,
рязанями-казанями разными.  Работы  на Руси  было невпроворот.  Только воюй,
режь  и жги.  Если  бы  еще не отвлекаться  на  подлое земледелие  и нелепые
ремесла!
     Незаметно подошла и круглая дата -- 1462 год -- шестисотлетие Рюриковой
Руси! Вот время летит! Казалось бы, только вчера  не  знали, что  и делать с
этой глупой страной, а вот, поди ж ты, сколько уже извели желающих ее иметь.
     Прилично  было бы отметить  великий  юбилей.  Памятников  каких-никаких
поставить, мостовые подмостить, бандитов амнистировать, торжественно казнить
политических, исполнить колокольную кантату с фейерверком.
     Но  в самом начале  юбилейного года  расхворался  великий князь.  Врачи
признали  у  него  сухотную   болезнь.   Теперь-то  мы  знаем,  что   высшие
руководители  часто  страдают  такими  штуками, сами  нескольких  наблюдали.
Болезнь  эта  происходит от  непрестанных  и  непосильных  трудов  во  благо
Отечества.  Начальник как бы отдает  свою  силу  народу,  а  сам  постепенно
угасает, затрудняясь  уже  самостоятельно и бумажку  подписать.  Светлая ему
память!
     Но Василий был темен. Подумалось  ему,  что есть в его болезни какой-то
высший знак.  Стал  он  лечиться  проверенным  способом:  к слезной  молитве
добавлять  прижигание отнявшихся членов  горящим  трутом.  У  других больных
после  этого  руки начинали  пошевеливаться и уже  не болтались  плетьми  на
торжественных  приемах.  А у  Василия, напротив, ожоги стали гнить. Лекари и
попы поняли, что это срабатывают  проклятые грамоты, огонь  лечебный на теле
князя превращается  в  огонь  адский! Крестясь  и  заикаясь,  отпрянули отцы
святые  и  лекари  от  умирающего раба  божьего,  забыли  клятву Гиппократа.
Василий  все  понял по  их  глазам  и  уцепился за  последнюю  надежду: стал
проситься в монахи.  Попы отводили  глаза: куда ж  такого темного на светлые
небеса!  Придворные  тоже  заупрямились.  Старый  полумертвый  князь им  был
выгодней  прихода  новой  команды.  Так  и  скончался Василий Васильевич  --
грешный  и  темный внук святого  и светлого  Дмитрия Донского. Схоронили его
поспешно до неприличия -- на другой день после  смерти, хоть  и было  это --
воскресенье.



        Неисправимый Горбатый

     Иван  Васильевич  был провозглашен  великим князем еще  при жизни отца.
Василий  Темный знал, что  при его грехах  и  новизне  прямого  наследования
немало найдется претендентов на  престол. Поэтому и спешил он  оформить дело
побыстрее. За глаза Иоанна  называли Горбатым. То ли  он и  правда был сутул
или горбат, то ли поведение его в быту и делах было непрямым.
     Новый князь  сходу потянул упряжку в правильном направлении. Он не стал
переосмысливать  политику государства. Он с  детства знал правила игры и был
готов к ней.
     Историк с восторгом представил нам нового властителя.
     "Счастливый потомок целого ряда умных, трудолюбивых, бережливых предков
вступил  на  московский  престол..."  --  начал   он   профессорским  тоном,
притормаживая  на  запятых,  чтобы  мы,  его   ленивые  слушатели,  успевали
записывать.  Но Писец  увлекся игрой в "балду", которую  я подсунул ему  как
знатоку русского языка. А сам я откровенно скучал.
     -- Что вам, сударь, не нравится на  этот  раз? -- возмущенно и обиженно
прервался Историк.
     -- Ничего, ничего. Я вспоминаю имена "умных, трудолюбивых и бережливых"
предков  Горбатого.  Их  нужно золотыми  звездами  впечатать в  какую-нибудь
столичную мостовую, чтобы москвичи  помнили, кому обязаны своим счастьем. Да
и гости  столицы, приезжающие из ободранных  и голодных провинций  за едой и
одеждой, тоже должны иметь место, куда плюнуть с досады.
     Историк надулся и продолжал уже нормальным голосом:
     "Дело собирания Северо-Восточной Руси могло почитаться уже законченным;
старое  здание  было совершенно расшатано в своих  основаниях, и  нужен  был
последний, уже легкий удар, чтоб дорушить его".
     -- Ну, а я тебе что говорил? -- толкнул я в бок "обалдевшего" Писца. --
Они любили  рушить, ломать,  а не  строить.  Все  прыжки  и  пируэты  князья
совершали вокруг  российской землянки, а не вокруг  ордынского сарая. Сейчас
бы  Историку завопить в радостном предчувствии, что пора завалить Сарай, что
он уже качается под свежим донским ветром. Ан, нет. Валить им надо не Сарай,
а  Россию  --  ту, что наросла  диким  крестьянским  мясом на кривом скелете
Рюриковой генеалогии.
     Историк упрямо продолжал нести околесицу:
     "Отношения всех частей народонаселения ко власти княжеской издавна  уже
определились   в   пользу   последней:   надлежало  только   воспользоваться
преданиями,  доставшимися  в   наследство  от  Византийской  империи,  чтобы
выказать яснее эти отношения, дать им точнейшее определение".
     Мы с Писцом захихикали под парты: нам увиделась красивая сцена.
     На просторном склоне кремлевского холма, там, где  сейчас  Васильевский
спуск,  собрались  толпы праздношатающихся москвичей.  Бьют колокола  сорока
сороков московских церквей. По небу тихо пробираются кружевные облака. Из-за
поворота  Москва-реки выплывают  белокрылые  корабли  с гостями  и дарами из
Твери,  Новгорода,  Европы,  а если  "выказывание отношения" затянуть лет на
сорок -- к концу правления Горбатого, -- так и из  Америки! Крестные ходы от
разных  епархий наматывают обороты вокруг златоглавых  соборов.  На  Красной
площади  тоже  не  продохнуть.  На  Лобном  месте  артистично  рубят  головы
государственным преступникам из прошлогодних подвальных запасов. Из Спасских
ворот  выходит  Государь  Иван Васильевич с немалой свитой. Писец  влазит на
бочку и звонким голосом читает сказ собственного сочинения, как православная
Русь  пошла  есть от  Византии,  да  какие в этой  Византии бывают  чудесные
погоды, -- ну прямо, как здесь и сейчас!
     Постепенно наивные  москвичи начинают грезить  наяву и  видеть,  как  в
Константинополе все ходят  в белых одеждах, а императоры  Константин и Роман
-- так и в золотых! И святая Ольга -- вот она, живая  -- внимательно слушает
азы христианства,  которые  Константин  нашептывает ей  в ухо. И оттуда,  из
древних  святых  палестин, вдруг  начинает  неумолимо  надвигаться на Россию
православное благочестие. И теперь Москва сама становится центром Вселенной,
раз  уж  Константинополь  вырезали  турки,  а  Рим  тамошние  попы   пропили
германцам.  И, ясное  дело, что все это  московское величие  и  благополучие
никак невозможно без светлого  и  великого  князя  Иван Василича, многие ему