Сигизмунда польского. Сигизмунд  обижался. Волынка шла по кругу, пока в 1512
году  то ли  Михаил, то  ли  кто-то из  его  друзей  не  нашептал  царю, что
сестренку Елену, вдову Александра Литовского, в Польше обижают: слуг отняли,
осетрину дают  второй свежести, на мазурку не приглашают. Король оправдался,
показал послам  Елену  в цельности и сохранности. Опять  настал тошнотворный
штиль.
     Но  тут вдруг на  Русь  раз  за разом стали  налетать  отряды крымского
Менгли-Гирея. В народе была такая примета, что если крымские шакалы наглеют,
так,  значит,  их  кто-то  науськивает:  или  султан  турецкий,  или  король
польский, или любой  кто-нибудь с деньгами. Василий сразу послал  Сигизмунду
"складные" грамоты, то есть, мы с себя складываем всякую ответственность  за
нарушение проклятых обязательств, а  тебе -- гореть в адском огне. Повод для
разрыва пакта о ненападении давно был наготове: обида Елены.
     Против  Сигизмунда ополчились  все:  и  император  опереточной  венской
"Римской империи" Максимилиан, и Тевтонский орден, и Бранденбург, и Ливония.
Решено  было  поделить  Польшу  по-честному:  Венгрию  оторвать  австриякам,
Прибалтику  --  Ордену,   Русскую   землю  (Киевскую  Русь)   соответственно
присоединить к  Москве. Союз получался неплохой  и такой верный, что Василий
не  стал  и  дожидаться,  пока   Писец  бумажки  напишет,  да  переведет  на
европейские языки.
     19 декабря 1512 года царь лично вскочил в седло. Двинулись на Смоленск.
Рассчитывали  на  торжественную встречу.  Вышла  сущая  нелепица.  Смоленск,
исконно русский православный город, стонущий под  панским  игом, вынужденный
жить  по  варварскому  магдебургскому  праву,  дающему  гражданам  эфемерные
свободы,  крепко заперся от  освободителей. Смоляне  не хотели  в Россию! Не
хотели припасть к коленям матушки Москвы, не спешили влиться в дружную семью
городов  и народов. Со смоленских стен  в лицо  государю  Василию Иоанновичу
страшно ударили пушки немецкого литья. Шесть недель великий князь пребывал в
недоумении:  если я -- всея Руси, то, что  тогда Смоленск? Или я -- не всея?
Решение не приходило.
     Были  кликнуты псковские  пищальники  -- мощный  ударный отряд  мелкого
калибра, вскормленный и  вспоенный в захваченном  намедни Пскове. Пищальники
потупили очи долу.  Пищали  у  них в сторону Смоленска тоже не  поднимались.
Царь велел выкатить им три бочки меду (это почти  наркомовская водка; градус
поменьше, но убойная сила поболе -- за счет расширительного действия нектара
на сосуды -- сам  пробовал, и  вам советую  -- С.К.). Народная воля не шла у
пищальников с ума, мед не прошибал. Государь велел  присовокупить  три бочки
пива.  Смертельный ерш поднял стрельцов  в атаку.  Обстреливали Смоленск  со
всех сторон,  били даже из-за  Днепра. Со  стен отвечали  пушки и смоленские
снайперы. Урон среди похмельных  был страшный. Озлобленный и раздосадованный
Василий сам не заметил, как оказался в Москве.
     Но Москва на то  и  Москва, что своего не отдает, а чужого не упускает.
Летом, по хорошей погоде, отчего ж снова было не сходить к Смоленску? В июне
1513 года Репня-Оболенский, четвертые  сутки не слезая с седла, столкнулся с
отрядом смолян.  В  чистом  поле у москвичей получалось  лучше,  и защитники
отступили. Снова началась осада. Только теперь москвичи пришли с  пушками, а
не с  пищалями. Пушки  били  с рассвета до заката. И каждое  утро смоленские
стены стояли как  новенькие.  Они и  были  новенькие  -- за  ночь мастеровые
аккуратно закладывали  пробоины от каменных московских ядер. Сами эти ядра и
укладывали в стены, так что стройматериала все прибывало. В этот раз Василия
подвела разница в  производительности  труда его казенных пушкарей и вольных
смоленских каменщиков. По ноябрьским холодам уныло потащился он восвояси.
     Однако градус  Чувства к ненавистному городу только крепчал. Летом 1514
года  началась   третья   осада.  К  ней   подготовились  правильно:  наняли
иностранных  мастеров. Некий  Стефан  руководил артиллерией. В  батарее была
гигантская пушка, первый  же залп  которой оказался на редкость  удачным  --
уничтожил главную батарею смолян. Взорвались пороховые запасы. Тут же Стефан
научно  прогладил  крепость противопехотными  бомбами,  окованными  свинцом.
Защитники растерялись и стали в  панике  бегать по городу.  Василий приказал
крыть  из всех стволов. Смоленское духовенство,  приодевшись  соответственно
случаю,  вышло  просить  пощады  и  сутки на размышление.  Василий  привычно
поделил  крестный ход  на лучших и худших, первых  загнал в шатры под арест,
вторым велел бежать обратно и каяться.
     Следом за  парламентерами летели ядра и  свинцовая картечь. Делать было
нечего. Смоленск сдался.
     Здесь произошел такой резкий поворот сюжета, какой, пожалуй, мы впервые
обнаруживаем в русской Истории.
     Представьте себе, дорогие читатели, что вы открыли книгу только с этого
места, что ни  про какую ненависть царя к трижды оскорбившему  его Смоленску
не прочли. Так  у вас и  настроение  возникнет особенное, радостное.  Вашему
взору предстанет  сцена въезда государя Василия Иоанновича в  русский  город
Смоленск.
     Звонят колокола. Служатся  церковные службы-литургии, подносятся  дары.
Государь  милостивы слова  говорит всем  лучшим людям,  каждого называет  по
отчеству. Правда,  руины  вокруг. Ах, да!  Оказывается, здесь только что шли
бои!..
     -- А что это у нас тут за генерал иноземный?
     -- А это, батюшка, наместник королевский, Сологуб.
     -- А  не  желаешь ли  ты,  генерал,  вступить  в  московскую  службу  с
повышением  в  чине,  звании,  с  выдачей денежного,  вещевого  и  кормового
довольствия  на год вперед? Не желаешь. Ну, будь здоров, пей, гуляй с нами и
домой отбыть не забудь.
     -- А это что за воины в пестрой форме?
     -- А это, государь, королевские стрельцы -- смелый, обученный народ!
     --  Здравствуйте товарищи польские  стрельцы! Не  желаете ли вступить в
мою  службу  с сохранением  чинов и  званий?  Да и с выдачей двух  рублей на
человека? Не желаете. Ну, так пейте с  нами и гуляйте, но рублей получите не
по два, а по одному! А протрезвеете, так берите шинели, идите домой.
     Такой дичи ни один князь до той поры не допускал. Никто не был казнен в
Смоленске.  Никто  не  выслан. Желающим  переселиться  в  Москву  выдавались
подъемные суммы и немедленно предоставлялась московская прописка. Нежелающим
--  сохранялись  имущество  и  достоинство, у кого что было. Мирная практика
имела успех. Смоляне враз успокоились и московских ужасов бояться перестали.
Сологуб, как дурак, вернулся к королю и лишился головы...
     Здесь сердце язвительного автора охватила  досада на самого  себя.  Все
казалось  ему,  что горбатого может исправить только могила, а кривая мораль
пришлых да ушлых неисправима вовсе. И весь жизненный опыт в один осмысленный
"сорок" говорил ему об этом прямо и честно. На этой каверзной мысли сел он и
книгу писать. Да вот засбоило! Добрый царь помиловал честных людей, а должен
был рвать этих набожных дураков  каленым железом. Добрый победитель отпустил