И  весь  этот  вандализм, вся атмосфера террора вызваны только тем, что
среди  25  тысяч учителей обнаружены двадцать или тридцать бунтарей! Неужели
царское  правительство  так  нелепо  нервозно, что дрожит при одной мысли об
одном-двух  десятках  или даже о сотне нигилистов, рассеянных по необозримым
просторам  империи?  Или  это  только  повод,  чтобы  мешать распространению
народного  образования?  В  ожидании  ответа  на  этот вопрос я от всей души
воздаю   должное   идиотизму   поведения   правительства,   если,   конечно,
предположить, что оно искренно...
     Но,  как  мы  дальше  увидим,  политика  властей  в отношении народного
просвещения  обладает  одной  примечательной  особенностью,  которую  нельзя
объяснить страхом перед социализмом.
     Как   я   уже  упоминал,  Положение  1864  года  фактически  передавало
руководство  начальными  школами  в руки местных органов самоуправления. Это
было   лучшим  и  самым  естественным  устройством,  и  оно  действовало  ко
всеобщему  удовлетворению. И земство со своим рвением, и крестьяне со своими
денежными  сборами  показали  себя  вполне  достойными  возложенной  на  них
ответственности.
     Но  с  1869  года правительство мало-помалу начало уничтожать сделанное
ими  доброе  дело.  Положением  1874  года  управление школами было отнято у
местных  обществ  и  передано  чиновникам.  За  земством оставили лишь право
давать  деньги,  если  оно хочет, ибо взносы не обязательны, но оно не имеет
права  наблюдать  за  расходованием  средств  или  за  учебной  частью,  что
полностью   возложено   на   чиновников,  назначаемых  министром  и  имеющих
официальное  звание инспекторов народных школ. Власть этих инспекторов почти
деспотическая.  Без  их  разрешения  нельзя ни построить школьное здание, ни
пригласить  учителя,  ни  начать  новый курс обучения и даже купить букварь.
Росчерком  пера  инспектор  может  уволить учителя, закрыть школу, запретить
ведение  уроков. Так называемый училищный совет может попросить, но не может
требовать   сведений   об  успехах  школ,  для  которых  он  "выкарманивает"
средства.   Инспектора  отказываются  даже  сообщать  результаты  переходных
экзаменов,  потому  что  дать  совету  подобные сведения, как недавно заявил
чиновник  земству  Таврической  губернии,  значило  бы признать за ним право
вмешиваться   в   дела,   касающиеся   исключительно  инспекторов.  Так  что
единственная   сфера   деятельности,   оставленная  открытой  для  училищных
советов,  -  полицейская.  И  чрезвычайно  любопытно:  в  случае обнаружения
чего-либо  политически  подозрительного  члены  совета могут уволить учителя
или  закрыть  школу,  но они не вправе рекомендовать учебник, высказать свое
мнение  о качестве обучения или об успеваемости учащихся. А ведь инспектора,
как   известно,   не   обладают  особой  квалификацией  для  занимаемой  ими
должности.
     В  течение  последних нескольких лет, говорится в докладе черниговского
земства  за  1881  год,  инспекция  наших  школ  стала более строгой и менее
педагогической.  Среди  новых  инспекторов  начальных  школ едва ли найдется
хоть  один  с  высшим  образованием  или  хотя  бы со свидетельством о праве
преподавания.  Некоторые  из  них  просто  феноменальные  невежды. Об одном,
некоем  Янковском, в отчете бердянского земства упоминается, что он во время
публичных   экзаменов,  происходивших  в  присутствии  губернатора,  проявил
абсолютное  незнание  простейших правил арифметики, известных детям младшего
возраста.
     Чем  же вызвана реакционная политика царского правительства в отношении
народною  образования?  Доводить  полицейский надзор за школьным учителем до
такого  абсурда  кажется не чем иным, как бессмысленной прихотью власти. Это
все  равно,  что  сжечь  дом,  дабы  избавиться  от  мышей.  Однако  имеется
достаточно  явная,  хотя  и  совершенно  несостоятельная,  причина. Школьные
учителя  - это обычно молодые люди, юноши и девушки, а так как молодые более
восприимчивы  к  новым  и  неведомым  идеям, чем пожилые, заражение их чумой
нигилизма,  разумеется,  более  вероятно.  Ибо  нет  никаких  сомнений,  что
репрессивные  меры  правительства направлены именно против молодых учителей,
даже  с  риском  вообще  уничтожить  начальное  образование  или сделать его
бесполезным до никчемности.
     Это  заключение  само  по  себе правильное, но оно не объясняет, почему
управление  школами  отнято  у земства. Такое противоречащее здравому смыслу
решение  не может быть продиктовано политическими соображениями. Даже самому
подозрительному  из  министров  никогда  не  приходило в голову, что земство
способно  превратить  школы  в  центры  социалистической пропаганды. Земские
деятели  -  это  помещики, священники, купцы и старшины, притом никто из них
не  находится  в  расцвете  молодости,  и даже одаренный самым поразительным
нюхом  полицейский  чин не учуял бы у этих людей симпатий к социалистическим
идеалам.  Действительно,  земцы  не  одобряют  существующего  строя.  Каждый
земский  деятель, если он не предатель своего дела, непременно должен желать
самоуправления  и  свободной  инициативы  общества и поэтому более или менее
широких  политических свобод. С другой стороны, не было такого случая, чтобы
земство  использовало  школы для пропаганды, скажем, конституционных идей. В
течение  двадцати  одного  года  существования тридцати четырех земств им ни
разу не было предъявлено подобных обвинений.
     Итак,  мы  приходим  к  заключению,  что реакционные меры правительства
продиктованы  его инстинктивной неприязнью к образованию; власти исходят при
этом  из  собственных  интересов и стараются помешать тому, что они называют
слишком  быстрым  просвещением  народных масс. С первого взгляда такой вывод
покажется  столь  же  нелепым,  как  и  другие неизбежные выводы, касающиеся
побуждений  царского  правительства.  Но надо вменить ему в заслугу, что оно
откровенно до цинизма, - такие факты имеются в избытке.
     Положение  1874 года строго ограничивает рамки образования, получаемого
в   народных   школах.   В   других   странах   существует   так  называемый
образовательный  минимум,  обязательный  для всех детей. В России, напротив,
имеется   максимум,  за  пределы  которого  не  дозволено  выходить.  Строго
запрещено  давать  крестьянским  детишкам  больше,  чем  элементарное знание
катехизиса  и  Священного  писания,  чтения и письма, а также четырех правил
арифметики.
     Земство  все  снова  и  снова  ходатайствовало  перед  министерством  о
дозволении  хоть немного расширить этот скудный учебный план и дать ребятам,
из   которых  многие  очень  способны  и  жаждут  учиться,  представление  о
геометрии,  десятичных  дробях  и  географии родной страны. Но все напрасно.
Ответом  на  просьбы было либо презрительное молчание, либо безапелляционное
"нет".  Не  чем  иным,  как  мракобесием,  нельзя  объяснить отказ разрешить
пользоваться  в  народных  школах  Финляндии,  Украины  и  Польши  не только
русским,  но  и  родным  языком,  хотя  крестьяне  в этих странах знают один
только   свой   родной   язык.  Вследствие  этого  дети  большей  частью  не
выучиваются  ни  русскому  языку и вообще ничему другому, то есть происходит
как раз то, чего власти, вероятно, и добиваются.