Положения  следующим  образом  описаны  одной  петербургской  газетой вскоре
после  того,  как  граф  Толстой  временно  попал  в  немилость, и в течение
краткого  промежутка  газеты  могли  писать  правду,  не  опасаясь судебного
преследования или запрещения.
     "Встревоженный  разливом  революционной  пропаганды  на  тридцать  семь
губерний,  граф  Толстой  увидел  и  в  русской  народной  школе возможный и
сильный   очаг   революции,   и   в  народном  учителе  -  самого  страшного
пропагандиста  разрушительных теорий. И вот благодаря такому взгляду министр
народного  просвещения,  вместо  того  чтобы  созидать школу для просвещения
масс,  начинает  охранять  почти несозданную и, во всяком случае, совсем еще
не  окрепшую  народную  школу  от зловредных влияний, охранять мерами, более
способными  убить  ее,  чем  защитить от действительного зла, начинает всеми
силами  тормозить  ее развитие. В глазах графа Толстого наш загнанный, почти
нищий,  малосведущий,  малоопытный народный учитель (только в 1871 году было
разрешено   основать   учительские   семинарии)   сделался  чуть  не  врагом
государственного  порядка и общественной безопасности, за которым необходимо
смотреть  не  в  два,  а  по крайней мере в тридцать шесть глаз. Вместо того
чтобы  научить его, руководить им в области его специальности, было признано
необходимым  следить  за  его  жизнью,  за его образом мыслей и читать в его
сердце.  Взамен  моральной  поддержки  при исполнении им чрезвычайно трудной
обязанности  было сочтено нужным создать для него такую обстановку, чтобы он
трепетал  ежесекундно  за  свой  нищенский  кусок  хлеба, чтобы он знал, что
каждый   его   малейший  шаг  к  самостоятельности  может  навлечь  на  него
подозрение  в  политической  неблагонадежности,  что  он живет во враждебном
лагере и должен быть готов в любой момент к травле и облаве.
     Понятно,  что при подобных представлениях о народной школе и ее учителе
бывшему  министру  казалось  мало  общей  полиции и Третьего отделения, и он
создал  свою,  позволим  себе  назвать так, народно-школьную государственную
полицию в виде губернских и уездных училищных советов.
     Чего-либо  подобного  этой  системе  в деле народного образования мы не
встретим  ни  у  одного  из  цивилизованных  народов  мира.  В  самом  деле,
взгляните,  как  и  кем  опекается  наша  народная школа, еще не вышедшая из
пеленок.   Каждое  народное  училище  находится  под  надзором  губернатора,
епархиального   архиерея   или  лиц,  им  назначаемых  (обыкновенно  местные
благочинные),  двух  училищных  советов  -  губернского и уездного, в состав
которых   входят   пятнадцать   лиц,   и,  наконец,  своего  попечителя  или
попечительницы  - итого восемнадцать человек призваны специально для надзора
за  народной  школой!  Каждый  из  них  (за  исключением  попечителей) может
ревизовать  училище, делать свои замечания, направлять по-своему ход занятий
и,  понятно,  сообразно  своим  вкусам  глядеть  на  деятельность и личность
учителя,  а следовательно, и влиять так или иначе на его судьбу и службу. Из
этих  восемнадцати  лиц четырем (двум предводителям, директору и инспектору)
предоставлено  право  по  своему  личному усмотрению отстранять от должности
каждого  учителя  и  закрывать временно каждое училище, если кто-либо из них
найдет   это  нужным  ввиду  неблагонадежности  данного  лица  или  вредного
направления  в  целом училища. Но самая характерная черта в этой организации
надзора  за  народной  школой  заключается  в  том, что из восемнадцати лиц,
призванных  к  нему,  только  два  -  директор и инспектор народных училищ -
могут  считаться,  по  крайней  мере  в  принципе,  людьми  компетентными  в
педагогическом  деле,  назначение  же  остальных  по необходимости состоит в
подготовлении и собирании материала".
     Мало  того.  Автор  Положения, придерживаясь, по-видимому, того мнения,
что   пятнадцати   инквизиторов  недостаточно  для  предохранения  школы  от
политической  порчи,  уполномочил председателя училищного совета избирать по
своему  усмотрению  из  дворян уезда несколько частных лиц для наблюдения за
качеством  преподавания  в  народных  школах и особенно за его политическими
тенденциями.   Эти  лица,  хотя  им  не  давались  никакие  административные
функции,   призывались  сообщать  свои  "наблюдения  и  предложения"  (sic!)
председателю училищного совета, другими словами, играть роль шпионов.
     Кошелев,   один   из   самых  уважаемых  земских  деятелей,  в  статье,
напечатанной  в  газете  "Земство", высказал сомнение, чтобы по всей империи
можно  было  найти  достаточно угодливых дворян, готовых взять на себя столь
позорную  роль.  Но  это не делает означенное установление менее характерным
для  методов  царского  правительства  или положение сельских учителей более
терпимым.  Роль,  от  которой  отказались  господа  дворяне, приняли на себя
уездный  становой,  деревенский  староста  и  местный  кабатчик,  из которых
каждый  может сообщать свои "наблюдения и предложения" школьному инспектору,
а последствием этого обычно бывает незамедлительное увольнение учителя.
     "Положение   наших   учителей,   -  замечает  священник  Кульчинский  в
"Самарском  земстве",  -  воистину  невыносимо.  Они подвергаются надзору не
только  со  стороны  своего  многочисленного начальства, но и всех любителей
соваться  не  в свое дело, так что совершенно невозможно стало удовлетворять
столь различные требования и противоречивые вкусы".
     Приведу    следующую    выдержку   из   отчета   ревизионной   комиссии
черниговского земства от 1880 года:
     "Обстоятельства  политического  характера,  взволновавшие  в  последнее
время  нашу провинциальную жизнь, заставили ряд лиц и учреждений вмешаться в
школьные  дела,  и  это  вмешательство  не  имело положительных результатов.
Учителя  оказались  подвластными  не  только  бесчисленным  начальникам - от
предводителя   дворянства   до   сельского  священника,  но  и  полицейским,
волостным   стражникам   и   деревенским  старостам.  Досаждаемый  столькими
хозяевами,  учитель  не  в  состоянии  исполнять свои обязанности; он теряет
голову  и,  чтобы  хоть  немного  отдохнуть,  часто вынужден отказываться от
своей должности".
     Весьма  печально также, что с лучшими людьми хуже всего обращаются. Чем
учитель  умнее,  образованнее  и  преданнее  своему  долгу,  тем  скорее  он
вызывает   подозрения   у   своего   начальства  и  обличается  каким-нибудь
полицейским   шпионом   как   подстрекатель   к   подрывной  деятельности  и
развратитель  молодежи.  Если,  напротив,  он  невежда и бездарен, пьяница и
бездельник,  его  никогда  не  обвинят, что он волк в овечьей шкуре и тайный
революционер.  Целью  новых  установлений,  по-видимому, является стремление
изгнать  из  школ  самых  опытных  и честных учителей. Это хорошо понимают в
земстве  и  публично подтверждено новгородским училищным советом, выразившим
в  официальном  докладе  свое  удивление  по  поводу  того,  что  вообще еще
находятся  опытные учителя, готовые подчиняться предъявленным им условиям, и
что удалось достигнуть хоть каких-то весьма скромных результатов.


x x x