Над Салерно в прозрачном воздухе выделялись ясные и твердые очертания
замка. Белые дома улыбались у горы, прячась в  большие  букеты  лимонной
листвы. Внизу, у извилистого берега, в ярко-белую  мостовую  врезывались
тенистые массы аллеи. Из темноты улочек,  поглядывая  на  солнце  своими
зелеными ставнями, выплывали ярко-белые  фасады  набережной.  Затейливые
башни  карабкались  к  свету,  плоские  куполы  дремали  в  нем.  Он   с
головокружительной быстротой носился по небу и морю. На пылающей  синеве
неба и моря, омытый ею, простирал свои ослепительные  крылья  гигантский
лебедь - город.
   И везде на пути  к  Амальфи,  вдоль  всей  горной  дороги,  вместе  с
плодами, в гнездах из лимонной листвы прятались города.
   - Смотри, Иолла, нам стоит протянуть руку, чтобы  достать  плоды  над
нашими головами и лимон  у  наших  ног.  Город  весь  виден  нам,  точно
маленькая  старая  игрушка.  Она  заведена.   На   площади   за   деньги
производятся   всевозможные   движения.   Колодезя   не   видно    из-за
жестикулирующих женщин, собравшихся вокруг него.
   - Но теперь мы выйдем из экипажа, Нино, ведь ты не хочешь,  чтобы  мы
проехали мимо этого! Смотри туда: две стены лимонов и отверстие, ведущее
вниз, к морю!
   Плечо к плечу, под  ветвями  плодов,  они  наклонились  над  бездной,
сиявшей в волшебном свете. Бухта, маленькая  и  белая,  вся  пронизанная
солнцем, играла у берега, как легкий воздух; по ней носились  суда.  Над
окаймленным голубой полосой берегом высилась  в  застарелом  властолюбии
круглая башня.
   Они спустились вниз, в один из двух городков, дома  которых,  залитые
дрожащим светом, казалось, прыгали по горе  в  зеленых  складках  земли,
среди плодовых садов и тихо журчащих ручьев. День был  душный  и  серый;
собиралась гроза. Они вышли из гостиницы, чтобы выкупаться.  Они  прошли
по покрытому  тонким  песком  берегу,  на  котором  жарко  пахли  смолой
опрокинутые лодки, и, обессиленные нависшей в воздухе грозой,  упали  на
камни за старой башней. Они  сбросили  с  себя  платье.  Поток  тяжелого
солнца вдруг брызнул из туч на масличные деревья у откоса. Они тотчас же
открыли  свои  серебряные  глаза  и  снова  закрыли  их.  Нино   и   его
возлюбленная поднялись; над ними шумели два больших кипариса. В их крови
бушевал такой же тяжелый вихрь. Они смотрели друг на друга, и их  глаза,
то темнели, то вспыхивали,  как  небо.  И  в  то  мгновение,  когда  они
бросились в объятия друг другу, разразилась гроза.
   Грудь с грудью бросились они в  бронзовые  волны.  В  каждой  из  них
замирал один из их вздохов. Каждый тяжелый порыв ветра хлестал  одно  из
их объятий. Их светлые тела трепетали на гребнях черных волн,  вместе  с
пеной. Когда они снова вышли на берег, с них струилась морская  пена,  и
они еще задыхались  от  наслаждения,  достигшего  своей  вершины.  Точно
водоросли, длинные и мокрые, ударялись темные волосы герцогини о тело ее
возлюбленного. Их лбы  были  покрыты  красными  цветами,  налетевшими  в
вихре, они не знал" откуда. Другие,  такие  же  красные,  зацепились  за
волосы. И все небо изгибалось в красном пламени.
   Вдруг  из  расступившихся  туч  теплой  пеленой  хлынула  вода.   Они
растянулись  под  акациями  и,  когда  дождь  прошел,  подставили   лица
сладкому, дымящемуся аромату. Гром заглушал  все  чувства;  одурманенные
благоуханием мысли спали глубоко в лоне непогоды. Нино закрыл глаза; ему
казалось, что он снова превратился в ребенка. Его робкие руки потянулись
к возлюбленной и не нашли ее. Он вскочил; она стояла перед ним, в волне,
спадавшей  с  ее  плеч,  как  переливающийся  зеленый  плащ,  -   стояла
сверкающая, покрытая струйками воды, с  простертыми  руками,  с  грудью,
подставленной ветру, с челом, озаренным пробивающимся солнцем, -  стояла
со своими  длинными,  сильными  ногами  и  бедрами,  изгибающимися,  как
сирены. Он преклонил колени и поднял к  ней  руки  -  это  была  богиня,
вышедшая из морской пены.


   Наконец, они пошли домой и на  узкой  террасе  своего  домика  сидели
веселые и тихие, под гирляндами  из  листьев,  за  плодами  и  вином,  и
слушали болтовню мирно улыбающихся людей. На их тарелках были нарисованы
едущие  в  тележке  кузнечики.   На   стене   красовалась   вакханка   в
развевающемся  покрывале,  ударяющая  в  цимбалы.  Тихий  вечер  обливал
террасу своим  розовым  сиянием.  Они  перегнулись  через  перила;  Нино
скользнул рукой по руке подруги, словно прося прощения. Он прошептал:
   - Я делаю вид, будто все это так и следует. Но ты не  должна  думать,
Иолла, что я не вижу, как безмерно ты прекрасна. Я знаю это, поверь мне,
- но что пользы углубляться в это?
   - В мою красоту?
   - В твою красоту и в красоту земли... В прошлом году  я  хотел  стать
художником, потому что пиратов теперь не бывает. Я слишком много  учился
истории, и знаю, что такая жизнь, как у моего великого друга  Сан-Бакко,
- ах, она уже не возможна. Теперь совсем не живут. Все мы опустились, мы
пресыщены и извращены, - и все это из вторых рук. Видишь себя  всегда  в
зеркале. Произносишь слишком много нелепых изречений, я знаю это отлично
- гордишься даже тем, что так болен.
   - Так болен?
   Она была испугана. Она спросила:
   - А как здоровье твоей мамы?
   - О, превосходно.
   Она молчала; она знала,  что  Джина  заперлась  в  своем  поместье  у
Анконы, чтобы сын не видел ее умирания.
   - Ближайший период моей жизни, - вслух мечтал  Нино,  -  я  хотел  бы
провести в Париже, - или же я  буду  изучать  американскую  свободу  для
наших преобразовательных целей.
   - Но ведь ты хотел стать художником!
   - В прошлом году - да. Но на каникулах мы отправились всем классом во
Флоренцию. Я увидел галерею Уффици! Иолла, сердце у  меня  переполнилось
скорбью. Я раз навсегда решил никогда, никогда не рисовать. Нигде больше
нечего делать, все уже сделано.
   - Странно, мне казалось то же самое еще в детстве, в моем  уединенном
саду. За его пределами хозяйничали турки; и Асси больше не было. Тем  не
менее я жила...
   - Посмотри на башню, Иолла, она лежит уже в тени: ты ведь знаешь,  ее
выстроили твои предки! Ах! Они были еще  пиратами!  Такими  башнями  они
охраняли свой завоеванный берег. Они следили за морем; их паруса молнией
мчались за иностранным купеческим судном.