- Я люблю тебя... - сказала она  и  неслышно  прибавила:  -  за  этот
следующий раз, в который ты веришь.
   Они расстались в Неаполе на вокзале. Герцогиня поехала в свой дом  на
Позилиппо, где ее с нетерпением ждал поклонник, который  написал  ей,  и
которому она назначила здесь свидание.

V

   Она извивалась в объятиях нового  возлюбленного:  толпы.  Непрерывное
шествие  тел,  обещавших  наслаждение,  проходило  через  ее  спальню  -
худощавых,  томных  и  выхоленных,  атлетических,  плотных,  гибких  тел
девушек и нежных, точно тающих, тел детей. За  рыбаком  из  Санта  Лючии
следовал клубмен. Крестьянка с теплым золотом кожи  и  низкими,  густыми
бровями над спокойными глазами оставляла глубокий отпечаток  своих  форм
на подушках, на  которых  вытягивалась  Лилиан  Кукуру;  и  ее  холодное
совершенство разрывала болезненная судорога впервые испытанного  желания
отдаться и раствориться. Сэр Густон явился к герцогине  и  объявил,  что
его мать позволила ему это.
   Другие  матери  писали  просительные  письма  или  сами  приходили  и
приводили с собой сыновей и дочерей, преимущества которых выхваливали. В
Caffe Turco элегантные молодые люди лгали друг  другу  о  необыкновенной
славе, добытой  в  постели  герцогини  Асси.  Вечером  в  народном  саду
какой-нибудь полунагой оборванец, смывавший у фонтана копоть от  работы,
рассказывал товарищам сказку,  в  которой  среди  драгоценных  камней  и
всевозможных яств  сверкало  ее  имя.  Ложась  спать,  она  слышала  под
кроватью вздохи обожателей,  подкупивших  ее  слуг.  Молодые  иностранцы
представлялись ей; они приезжали из далеких стран в надежде  понравиться
ей. Быть отличенным ею давало право  на  счастье  у  женщин  без  всяких
издержек и на выгодную женитьбу. Вся горячечная, кипучая любовная жизнь,
полная странных утонченностей, остроумных выдумок  и  исстари  известных
возбуждений - все, что  наполняло  лихорадкой  этот  город  наслаждений:
горячие юноши, страстные матроны, продающиеся  дети,  умелые  женщины  -
весь дымный, темный, мучительный  огонь  вырастал  в  светлое  языческое
пламя во дворце на Позилиппо.
   Его высокая и  длинная  галерея  с  колоннами  выходила  на  море.  С
открытых сверху мраморных стен ниспадали тяжелые темно-красные ткани: на
их фоне выступало в своей красоте белое тело. Другие тела, цвета бронзы,
выделялись на покровах из желтого шелка. Статуй в залах не было, не было
их и в лоджиях и  на  садовых  дорожках.  Но  всюду,  рядом  с  большими
цветами, пышно расцветало тело, сверкающее или матовое. Герцогиня желала
видеть на всех ступеньках лестниц и у каждого  фонтана  гибкие  движения
молодых членов. Юноши и девушки распускались, как цветы, в ее  близости,
на солнце, морском ветре, среди плодов, и она была счастлива, что  может
видеть, как приливает кровь к этому теплому телу, и смотреть  на  нежную
эластичную кожу, питающую его. Она говорила себе:
   - Постигну ли я когда-нибудь  вполне  то,  что  растет  вокруг  меня,
играет  мускулами,  выпрямляет  суставы,  изгибается   и   ширится?   Из
энтузиастки художественных  произведений  я  превратилась  в  поклонницу
человеческого тела. Ах! Художественные произведения  не  двигались,  они
отдавались и насыщали меня...  Живая  же  красота  растет,  берет  меня,
продолжает расти, покоряет меня, все еще растет и будет ликовать в своей
полноте лишь тогда, когда я буду истощена и закрою глаза!
   Ее верный друг Дон Саверио приводил ей своих протеже. Он пояснял сам:
   - Так как вы не позволяете мне, герцогиня, продавать вас другим, то я
продаю их вам.
   Он  держал  во  всей  стране  агентов   для   поисков   человеческого
совершенства  и  уверял,  что  не  боится  никакого  соперничества.   Он
отказался от своих прежних опасных средств для достижения власти и  стал
чем-то вроде мажордома на службе у герцогини. Он  заведовал  устройством
ее празднеств.
   Гости возлежали на галерее, за золотыми чашами, между краями  которых
расстилало свой бархатный покров вино, на пурпурных подушках  в  глубине
широких мраморных скамей.  На  полу,  на  сверкающих  квадратных  плитах
сбивались в красные лужи лепестки роз. Стройные ноги юношей скользили по
ним. На упругих грудях Эмины и Фариды звенели  тамбурины.  Их  маленькие
ладони краснели от игры. Крупные плоды, лопавшиеся под пальцами  гостей,
бросали им в лицо свой сок. Множество девушек кружились между колоннами,
оставляя на них свои прикосновения, точно  венки.  Их  звали,  требовали
вина и поцелуев, открывали объятия и предлагали  прохладные  сиденья  их
разгоряченным телам.


   Герцогиня  сидела  во  внутреннем  зале  с  мраморным   полом.   Было
прохладно: из длинных тенистых коридоров  врывался  ветерок.  У  ее  ног
простиралась гладь большого бассейна.
   И она стала разглядывать в текучем зеркале собственную наготу.
   Это тело, никогда не рожавшее, было девственно в своей  разрушающейся
зрелости.  Эти  груди,  маленькие  и  упругие,  ежедневно  окунали  свои
черно-голубые соски в  цену  новых  наслаждений.  Посреди  живота  резко
выделялась широкая складка; она была похожа  на  змею,  жалившую  своими
укусами это  стремившееся  к  наслаждению  тело.  На  гладком  животе  и
благородной покатости плеч матовый алебастр кожи  оттенялся  несколькими
желтыми  пятнами.  То  был  след  поцелуев  слишком  пылкого  любовника,
которого нельзя было больше забыть: времени. Внутренняя сторона рук была
дряблой, и крупные жилы набухли от голубовато-фиолетовой крови,  гнавшей
эти часто опускавшиеся  и  все  вновь  поднимавшиеся  руки:  обвивайтесь
вокруг  новых  шей!  Кисти  рук,  когда-то  освященные   и   завершенные
прикосновением к вазам и бюстам, снова приобрели что-то  почти  детское;
на высоте своей мудрости,  к  концу  стольких  упражнений,  они  свисали
снова,  неутоленные  и  беспомощные.  Все  тело   раньше,   во   времена
торжествующей жизни на тронах искусства, среди  его  жертвенников,  было
пышнее. Теперь оно становилось  все  худощавее;  дряблое,  истощенное  и
изнуренное горячечной страстью, оно после  каждой  любовной  ночи  таяло
немного больше;  и,  едва  прикрытый  натянутой  влажной  кожей,  каждый
мускул, беспокойный и горячий,  тянулся  к  мимолетной  руке,  обещавшей
немного услады.
   Большое ярко-красное пятно плавало в  воде.  Это  было  отражение  ее
выкрашенных волос. Под ними она увидела свое лицо, бледное  и  худое,  и
среди его блеска тени разложения и  маленькие  впадины,  в  которых  оно