салфетками,  какой  мне  хотелось  зарисовать.  Он  ответил,  что  может
устроить мне такой столик, и я вошел вслед за  ним.  Мне  отвели  место,
напротив меня оказался пустой столик. Зал был полон, посредине танцевали
очень нарядные дамы, и наша знакомая из кафе  тоже  была  здесь.  Многие
посетители пытались занять свободный столик, но всякий раз им  говорили,
что он заказан. Я рисовал бутылки и салфетки. Подошла та  дама  и  очень
смеялась, не знаю почему, - верно, потому, что я  пил  только  водку.  Я
предложил, чтобы она заказала себе шампанского, но сам собрался уходить,
потому что кончил рисовать, и позвал кельнера. Он  пришел  и  подал  мне
очень большой счет за все, что могло быть съедено за  свободным  столом,
если бы стол был занят. Я посмотрел на кельнера, -  это  был  тот  самый
господин, с которым я познакомился. При мне не оказалось денег, но  ведь
у него была моя карточка. И сегодня утром он явился к папе.
   Эрвин умолк, будто и не говорил.  У  сестры  его  под  белыми  руками
раскраснелись щеки, из-под полуприкрытых век сияла влажная улыбка.
   - Ты говоришь, это со всяким могло случиться?
   Молодой Эрвин вопросительно посмотрел на Терра.
   - Со мной - пожалуй, - сказал Терра и встал. - А с кем еще - не знаю.
   - До свидания в Либвальде, - сказала графиня.
   - Можно вас проводить? - спросил граф Эрвин.
   - Я еще сам не знаю, куда пойду, - ответил Терра и  быстро  удалился.
Он убежал, потому что боялся пробудиться с проклятием на устах от  этого
ничем не омраченного часа. Впервые на душе у него  стало  спокойно,  мир
словно преобразился, но он был убежден, что это парение бесцельно  и  не
может быть длительным, и хотел упасть без свидетелей. Никогда еще он так
не любил. Все происходившее только укрепляло и восполняло его чувство. У
нее должен быть именно такой брат, который сквозь сон  проходит  по  той
жизни, где она царит. Терра любил жизнь ради них, ради  сестры  и  брата
Ланна.


   Из  обшитой  панелью  комнаты  доносился  голос  Кнака.  Терра  хотел
проскользнуть незамеченным, но его настиг Мангольф. Он покинул  Кнака  и
Толлебена, чтобы узнать, чем объясняется просветленное выражение на лице
друга. Терра тотчас подтвердил его страхи.
   - Я иду из будуара юного  божества.  О  друг!  Это  превосходит  твое
воображение. Каждая частица тела  моей  Галатеи,  даже  самая  малейшая,
мизинчик на ее ноге сулит больше неземной отрады, чем я способен вкусить
до конца моего жалкого существования. У нее есть брат, и  он  мой  друг.
Пойми, что это значит!
   Мангольф понимал все как нельзя лучше. Избыток  чувств  у  Терра  мог
быть опасен только  для  него  самого,  но  слова  о  брате  задевали  и
Мангольфа. "Осторожно, здесь надо принять меры по системе Губица".
   - Графа Эрвина всегда недооценивают, - произнес он вслух. - Как  враг
он очень опасен, потому что даже родная сестра  считает  его  безобидным
дураком. Он, верно, собирался тебя провожать?
   Терра смутился, а Мангольф многозначительно улыбнулся. Терра  тряхнул
головой, лицо его снова засияло. Он указал на Кнака и Толлебена.
   - Высшего начальства нет дома, и мышам раздолье. Неужели мне и дальше
следить за  тайными  махинациями  прохвостов?  -  спросил  он,  пожалуй,
слишком громко, необычно звонким голосом.
   Мангольф хотел его увести, но сам застыл на месте. Кнак, не  стараясь
даже говорить обиняками, обсуждал с Толлебеном своеобразное дельце. Брат
Толлебена, бригадный генерал, получит у Кнака место директора, но только
после того, как новое артиллерийское орудие фирмы Кнак будет  принято  в
армии. Кнак назначал даже срок.
   - Дело должно быть закончено к весне, иначе я расторгаю договор. - На
возражение собеседника он ответил просто: - С Ланна справится и ребенок.
Надо льстить его политическому самолюбию. Только бы он действовал в духе
Бисмарка!
   - В этом случае так оно и будет, - сказал Толлебен, повышая голос.
   Кнак одобрил это всей душой.
   - Да здравствует будущий великий деятель!  -  воскликнул  он,  и  оба
подняли рюмки.
   Когда  Терра  и  Мангольф  вошли  в  комнату,  промышленник   невинно
рассказывал о своих заводах, о том, что стоимость  довольствия  рабочих,
которое он сам им поставляет, он перекладывает на этих же рабочих  и  на
заказчиков. Говоря, он чистил ногти перочинным ножиком. Терра подошел  к
нему.
   - Милостивый государь, - сказал Терра, - судя по тому, что я  вижу  и
слышу, ваше предприятие сулит  человечеству  одно  только  благо.  Вы  с
одинаковой  готовностью  продаете  вашу  гуманистическую  продукцию  как
иностранным дипломатам,  так  и  отечественным  генералам,  и  когда  вы
снабдите одинаково грозным оружием весь  мир,  без  различия  религий  и
валют, тогда или никогда, милостивый государь, миру будет обеспечен мир.
Пью, за первого активного пацифиста! - И он схватил рюмку с ликером.
   Сидя в глубоком  кресле,  Кнак  разинув  рот  рассматривал  это  чудо
природы и выжидал дальнейшего.
   -  Вы  готовитесь   к   длительному   миру,   -   стоя   перед   ним,
разглагольствовал  Терра,  -  поэтому  наряду  с   военным   снаряжением
изготовляете также и чугунные жаровни,  как  для  гостиниц,  так  и  для
домашнего обихода. Мало  того,  вы  сердцем  тяготеете  к  делу  мира  и
вынимаете из левого жилетного кармана не пушку, а перочинный ножик, тоже
собственного производства. Разрешите мне задать  вам  серьезный  вопрос:
сколько он стоит?
   - Три марки, - сказал Кнак, - но вам я его охотно подарю.
   - Я, к моему стыду, не в состоянии исхлопотать вам  заказ,  а  потому
плачу наличными. - И Терра вынул несколько серебряных монет  из  кармана
брюк. В послушно протянутую руку Кнака  он  отсчитал:  "Одна,  две,  три
марки и еще  пятьдесят  пфеннигов  на  накладные  расходы  по  розничной
продаже".
   Промышленнику оставалось только грозно вращать  глазами.  Он  увидел,
что Мангольф и Толлебен стараются скрыть улыбку, словно их  радует  этот
выпад, который они должны бы счесть предосудительным; но сейчас он  явно
доставлял им личное удовлетворение.  "Таков  свет",  -  подумал  Кнак  и
предпочел разразиться не гневом, а громким  смехом.  Терра  торжественно
поклонился и отошел прочь с перочинным ножом в руках.
   На лестнице, спускающейся в сад, его нагнал окрыленный Мангольф.
   - Великолепно! - сказал он вполголоса. - Поздравляю.