снова опустил веки и отступил назад: дверь за ним затворилась.
   Ощутил ли граф Ланна его присутствие? Он изменил тон.
   - Я ни в какой мере не собираюсь, - сказал он твердо, -  посягать  на
существующий благодетельный порядок. - Он вполне успокоил слушателей.  -
Я чувствую в себе достаточно силы, чтобы остаться господином положения.
   - И офицеры по-прежнему будут считаться высшим сословием? - поспешила
удостовериться фрейлейн Кнак.
   - Я хочу покорнейше просить о том же, - ввернул ее отец.
   - "Вот мой  надежнейший  оплот".  Эти  слова  его  величества  решают
вопрос, - строго сказал статс-секретарь. - С другой стороны, -  переходя
к болтовне, - боже мой, неужели невозможно и предосудительно  попытаться
внушить поборникам новых идей уважение к нашему  твердому,  но  суровому
режиму? Нам  бы  следовало  научиться  представлять  его  миру  в  более
гуманном свете, и мир был бы нам признателен.
   -  Революция  во  вкусах,  -  заметил  иностранный  дипломат,   тонко
улыбаясь.
   Ланна тоже перешел на шутливый тон.
   - Ну, не совсем. Дело попросту в...
   - Оформлении, - подхватил промышленник Кнак.
   Ланна наморщил лоб; он не знал такого слова, но постарался  запомнить
его.
   - Этого недостаточно, - заметил он, обращаясь к Терра.  -  Культурные
люди среди нас вправе ожидать большего.
   - Так называемые культурные люди, - вмешался Толлебен, и по его  тону
можно было опасаться дерзости, но Ланна перебил его.
   - К каковым и я причисляю себя, - вставил он резко. И снова обращаясь
к Терра: - Мы еще потолкуем о моей системе. Я всегда считался с  мнением
интеллигентной молодежи. Может быть, в Либвальде? -  прибавил  он  после
краткого размышления.
   Терра поклонился.
   - Вы приглашены, - подчеркнула его соседка.
   Терра растрогался чуть ли не до слез: здесь царила благосклонность, и
навстречу ему раскрывались объятия. При столь непривычной  ситуации  ему
пришлось напрячь все силы, чтобы ответить, как всегда остро, лаконично и
двусмысленно. Он что-то сказал о неожиданном счастье,  какое  выпадет  в
Германии на долю разума, если благодаря его  сиятельству  разум  в  виде
исключения  не   будет   противоречить   существующему   порядку.   Свою
признательность разум выразит тем, что поддержит существующий порядок.
   - Все сказано одним именем: Ницше!
   Имя не сказало ничего, никто о нем не  слышал,  но  Ланна  постарался
запомнить его. Терра, подождав немного, повторил:
   - Ницше!
   - Что за притча?  -  в  рифму  произнес  Толлебен,  и  это  разрядило
атмосферу, все засмеялись.
   Фрейлейн Кнак хлопала в ладоши. Альтгот смеялась  от  души,  Толлебен
хихикал высоким, злым голоском, Кнак ржал, дипломат улыбался  только  из
вежливости, а Мангольф хохотал искусно, пылко и вызывающе.  Он  держался
за живот, проливал слезы и  так  весь  расцвел,  молодой,  интересный  и
энергичный, что никому и на ум не  пришло  бы  упрекнуть  его  в  измене
другу. Даже Терра не подумал об  этом;  он  видел  только  заразительное
веселье, к  которому  теперь  присоединился  и  Ланна,  и  даже,  вполне
естественно, его дочь. Терра плавал в море смеха; чтобы не захлебнуться,
он вбирал в себя воздух; и вдруг захохотал громче всех.
   - Ну, будет, - сказал Ланна,  запыхавшийся,  но  довольный,  и  встал
из-за стола.
   Двери раскрылись, веселый разговор рассыпался по отдельным группам  в
гостиных. Толлебен и Кнак очутились рядом.
   - Не курите это зелье,  -  покровительственно  сказал  богач.  -  Мое
лучше. Будьте ко  мне  внимательны,  тогда  сможете  получать  его  хоть
ежедневно.
   Чиновник заржал:
   - Так и быть, возьму у вас сигару.
   - Даже и деньги, - добавил Кнак. - Что бы там ни было,  вы  остаетесь
человеком старой школы, консерватором до мозга костей. Но что вы скажете
о вашем начальнике?
   У Толлебена кровь прилила к голове.
   - Ваш намек на взятые взаймы деньги...
   - Тсс... - прошептал Кнак, движением плеч  указывая  на  вынырнувшего
откуда-то Мангольфа, и Толлебен притих.
   - Ваш начальник позволяет  себе  выкидывать  рискованные  коленца,  -
снова начал промышленник, - Как бы он не оступился!
   - А его  демократические  идеи!  -  Толлебен  многозначительно  завел
глаза.
   - Он дальновиднее вас: демократические идеи кое в чем  обоснованы,  -
заявил Кнак. - Такие люди, как я, должны в конце концов получить  доступ
ко двору, пусть родовитые фамилии хоть на стену лезут. - Кнак загорелся.
- А ордена! Неужели высшие всегда будут доставаться вам?
   Дочь услышала его. Мангольфу удалось увлечь ее за одну из ширмочек, и
он решительно повел на нее атаку; он встал из-за стола  с  более  ясными
намерениями, чем до обеда. Внутреннее влечение неудержимо толкало к нему
фрейлейн Кнак; но она боялась непоправимого. Стремительно выскочила  она
из-за своего прикрытия.
   - Папа, имей в виду,  у  моего  будущего  супруга  непременно  должна
висеть на шее побрякушка! - Жеманясь и резвясь, сорванец  спрятался  под
крылышко отца.
   Мангольфу оставалось только наблюдать из-за ширм, как Кнак держал  ее
в отеческих объятиях перед носом Толлебена, словно  желая  придать  тому
решимости. Кнак, который пользовался  скрытой  помощью  бедного  личного
секретаря не меньше, чем сам Ланна, предал и покинул его, точно так, как
всегда будет поступать с ним Ланна  в  критическую  минуту.  Белла  Кнак
ускользнула от него, подобно Алисе Ланна.  Перед  выскочкой,  обладавшим
только талантом, неколебимо стояла стена единомышленников, соратников  и
соучастников власти. Никаким самым смелым штурмом  ты  не  одолеешь  ее,
долголетней службой ты незаметно проберешься в их  твердыню,  но  ты  не
победишь, тебя только будут терпеть! Во рту у Мангольфа был вкус  желчи;
он искал лишь благовидного предлога  выбраться  из-за  ширм,  как  вдруг
подошедший слуга попросил его к его сиятельству.
   Графиня  Альтгот  восседала  в  том  углу  гостиной,   что   примыкал
непосредственно  к  комнате  с  панелью.  Иностранный  дипломат   сидел,
пожалуй, слишком близко от  ее  колен,  но  не  это  смутило  ее,  когда