пойдем.
   - Не  лучше  ли  подождать,  пока  рассеется  первое  впечатление  от
процесса? - спросил Дидерих. Он  сочувственно  взглянул  на  нее.  -  На
правах старого знакомого беру на себя смелость,  милая  фрейлейн  Густа,
сказать вам, что ваша  связь  с  Буками  может  вам  нынче  повредить  в
обществе.
   У Густы дрогнули веки, видно было, что ей и  самой  уже  приходила  в
голову такая мысль.
   - С моим Кинастом, - сказала Магда, - слава богу, никаких  осложнений
нет.
   - Но зато господин Бук интересней, - заметила Эмми. -  Во  время  его
речи на суде я плакала, точно в театре.
   - Да и вообще! - сказала воспрянувшая духом Густа. - Только вчера  он
подарил мне сумочку.
   И она показала позолоченный мешочек, на который уже давно  исподтишка
поглядывали Эмми и Магда.
   - Он, видно, получил большой куш за свое  выступление,  -  подпустила
шпильку Магда. - Мы с Кинастом за экономию.
   Но Густа все же была удовлетворена.
   - Что ж, пойду, - сказала она, - не буду вам мешать.
   Дидерих вместе с ней спустился вниз.
   - Если будете пай-девочкой, я провожу вас,  -  предложил  он.  -  Мне
только на минуту заглянуть на фабрику. Скоро кончается смена.
   - Я пойду с вами, не возражаете? - сказала Густа.
   Дидерих решил сразу ее ошарашить и повел прямо в цех, где  находилась
большая бумагоделательная машина.
   - Вам, вероятно, никогда не приходилось видеть этакое чудище?
   И он принялся величаво объяснять ей систему тянувшихся во  всю  длину
зала бассейнов, валов и  цилиндров,  через  которую  проходила  бумажная
масса: сначала жидкая, затем все суше и  суше,  и,  наконец,  на  другом
конце машины уже вертелись большие рулоны готовой бумаги... Густа качала
головой:
   - Скажите пожалуйста! А грохот-то какой! А жара!
   Дидериху этого было недостаточно; он придрался к какому-то пустяку  и
обрушился на рабочих, а так как под  руку  подвернулся  Наполеон  Фишер,
виноват во всем оказался он. Оба старались перекричать шум машины. Густа
не разбирала слов, а Дидериху, который всегда жил во  власти  затаенного
страха,  чудилась  знакомая  ухмылка,  прячущаяся  в  жиденькой  бородке
механика, и она, эта ухмылка, означала: помни, что мы с тобой сообщники;
она  означала  открытое  отрицание  всякого   авторитета.   Чем   больше
бесновался  Дидерих,  тем  спокойнее  держал  себя  механик.  Само   это
спокойствие было бунтом! Дидерих, задыхаясь и дрожа  от  ярости,  рванул
дверь в упаковочную и пропустил Густу вперед.
   - Это социал-демократ! - объяснил он ей. - Такой субъект способен  на
поджог. Но я его не увольняю,  как  раз  его-то  я  не  хочу  увольнять.
Посмотрим, чья возьмет! Социал-демократов я беру  на  себя!  -  Густа  с
восторженным изумлением глядела на него. - Вам, верно,  и  в  голову  не
приходило, на каком опасном посту стоит наш брат! Мужество и верность  -
вот мой девиз. Понимаете ли,  мы  с  кайзером,  каждый  в  своей  сфере,
защищаем наши священнейшие националистические принципы! Это вам не  речи
в суде произносить, тут требуется мужество!
   Густа все понимала, она почтительно склонила голову.
   - Здесь не так жарко, - сказала она,  -  а  там  форменный  ад,  этим
работницам много лучше.
   - Им? - сказал Дидерих. - Да они здесь, как в раю.
   Он подвел Густу к столу. Одна из  женщин  сортировала  листы,  другая
проверяла, третья отсчитывала  кипы  по  пятьсот  листов.  Все  делалось
невероятно быстро, листы как бы сами по себе непрерывной чередой  летели
навстречу рукам, а руки, казалось, растворялись в проходившей через  них
массе бумаги. Растворялись и руки, и плечи, вся женщина,  ее  глаза,  ее
мозг, ее сердце. Все это существовало  и  находилось  здесь  только  для
того, чтобы листы бумаги мелькали в  воздухе...  Густа  зевнула,  слушая
Дидериха, а он рассказывал, что женщинам платят аккордно и  поэтому  они
бывают бессовестно небрежны. Он уже собрался было накинуться на  них  за
то, что в пачку попал лист с оторванным уголком,  но  Густа  задорно,  с
вызовом сказала:
   - Вы воображаете, что Кетхен  Циллих  вами  особенно  интересуется...
Уверяю вас, не больше, чем кое-кем другим, -  прибавила  она  и  на  его
недоуменный вопрос, что она, собственно, имеет  в  виду,  ответила  лишь
загадочной улыбкой.
   - Я все-таки просил бы сказать.
   Густа покровительственно прищурилась.
   - Я говорю это только потому, что  желаю  вам  добра.  Вы  ничего  не
заметили, правда? Например, как она относится к асессору Ядассону? Да  и
вообще Кетхен из  таких...  -  Густа  вдруг  громко  рассмеялась,  такой
оторопелый вид был у Дидериха. Девушка пошла вперед,  он  последовал  за
ней.
   - К Ядассону? - переспросил он робко.
   В  это  мгновение  грохот  машины  оборвался,   задребезжал   звонок,
возвещавший конец рабочего дня, со двора уже доносились удаляющиеся шага
рабочих.
   Дидерих пожал плечами.
   - Меня нисколько не интересует поведение фрейлейн  Кетхен,  -  сказал
он. - Жаль, правда, старого пастора,  если  она  действительно,  как  вы
говорите... Вы точно знаете?
   Густа отвернулась.
   - Убедитесь сами, если не верите!
   Дидерих польщенно засмеялся.
   - Не гасите газ! - крикнул он механику, проходившему мимо.  -  Я  сам
выключу.
   Двери тряпичного цеха, на которого выходили работницы,  были  настежь
распахнуты.
   - О! - воскликнула  Густа,  -  как  там  романтично!  -  В  сумрачном
полусвете зала ей  представилось  множество  красочных  пятен  на  серых
холмах, а поверх них - лес ветвей. - Ах, - сказала она, подходя ближе. -
Что только не почудится в темноте... а это всего-навсего мешки с тряпьем
и трубы отопления. - Она скривила презрительную гримаску.
   Дидерих разгонял работниц, которые, в нарушение правил, расположились
на мешках. Одни, едва закончив работу, взялись за вязанье, другие что-то
жевали.