критику. Поэтому легко допустить,  что  в  состоянии  раздражения,  -  а
смерть рабочего от пули часового привела его в таковое, - он заговорил о
политике, и, как ни безупречна была  форма,  в  которую  он  облек  свои
высказывания, в них все же проглядывало намерение оскорбить.
   Председатель и прокурор вздохнули с  явным  облегчением.  Члены  суда
Гарниш и Кюлеман оглядывали публику, по рядам которой  прошло  движение.
Заседатель, сидевший слева от Шпрециуса, и теперь все изучал свои ногти,
заседатель же  справа,  молодой  человек  с  вдумчивым  лицом,  наблюдал
обвиняемого, - тот  сидел  прямо  против  него.  Руки  Лауэра  судорожно
стискивали перила, а глаза, выпуклые карие глаза, неотрывно смотрели  на
жену. Ее взгляд был устремлен на Фрицше, в  этом  взгляде  было  все:  и
стыд, и мука, и слабость. Теща бургомистра громко сказала:
   - А дома у нее двое детей.
   Лауэр как будто услышал вдруг шепот, который  вился  вокруг  него,  и
заметил взгляды,  избегавшие  его  взгляда.  Он  ссутулился;  кровь  так
неожиданно и быстро отлила от его побагровевшего было лица, что  молодой
заседатель испуганно заерзал на своем стуле.
   Дидерих, вероятно, был единственный, кто с каждой минутой  чувствовал
себя все лучше, кто еще  вслушивался  в  диалог  между  председателем  и
следователем. Хорош Фрицше!  Вначале  вся  эта  история,  по  достаточно
веским мотивам, ни для кого, даже  для  самого  Дидериха,  не  была  так
мучительно неприятна, как для Фрицше. Разве не пытался он оказать  нажим
на Дидериха, наперекор своему служебному долгу? И тем не менее показания
Дидериха, внесенные в протокол, оказались  тяжкой  уликой,  а  показания
самого Фрицше и вовсе  топили  обвиняемого.  Фрицше  поступил  не  менее
беспощадно, чем Ядассон. Несмотря на  тесную  связь  с  семьей  Лауэров,
связь особого рода, он не решился  уклониться  от  возложенной  на  него
задачи: быть на страже власти. Ничто человеческое не может устоять перед
властью. Какой урок для Дидериха!  Видно,  и  Вольфганг  Бук  понял  это
по-своему. Он исподлобья смотрел на Фрицше, и лицо у  него  было  такое,
будто его вот-вот вырвет.
   Пока следователь шел  к  выходу  какой-то  неестественной,  вихляющей
походкой,  в  зале  стоял  громкий  шепот.  Теща  бургомистра,  нацелясь
лорнетом на жену подсудимого, сказала:
   - Премиленькая компания!
   Ей не возражали. Лауэров, как  видно,  уже  предоставили  собственной
судьбе. Густа Даймхен прикусила нижнюю губу.  Кетхен  Циллих  исподлобья
метнула взгляд на Дидериха. Доктор Шеффельвейс наклонился к главе  семьи
Бук и сладким голосом пропел:
   - Надеюсь, дорогой друг и благодетель, все еще будет хорошо.
   Председатель велел судебному приставу ввести свидетеля Кона.
   Очередь была за свидетелями защиты. Председатель понюхал воздух.
   - Здесь дурно пахнет, - заметил он. - Креке, откройте-ка окно!
   Он пошарил глазами среди публики попроще, тесно сидевшей на хорах. Но
именно на нижних скамьях образовалось много свободного места,  и  больше
всего вокруг регирунгспрезидента фон Вулкова,  явившегося  в  пропотелой
охотничьей куртке... Открытое окно, в  которое  задувал  ледяной  ветер,
вызвало  глухой  ропот  на  задних  скамьях,  где   сидели   иногородние
журналисты. Но Шпрециусу стоило только клювом повести в  их  сторону,  и
они сразу же втянули головы в поднятые воротники пиджаков.
   Ядассон победоносно смотрел на свидетеля. Шпрециус некоторое время не
мешал Кону говорить. Но  вот  Ядассон  откашлялся;  в  руках  он  держал
какую-то бумагу.
   - Свидетель Кон, - начал  Ядассон,  -  ведь  вы  с  тысяча  восемьсот
восемьдесят девятого года являетесь владельцем существующего  под  вашим
именем универсального магазина, не так ли? - И не давая ему ответить:  -
Признаете ли вы, что  вскоре  после  открытия  магазина  один  из  ваших
поставщиков, некто Леман, покончил жизнь самоубийством, застрелившись  в
помещении магазина?
   И Ядассон с дьявольским удовлетворением поглядел  на  Кона;  действие
его слов было необычайным. Кона всего передергивало, он задыхался.
   - Старая клевета! - взвизгнул он. - Самоубийство Лемана не  имело  ко
мне никакого отношения. Он несчастливо женился. Эта история уже  однажды
чуть не погубила меня, а теперь этот субъект опять ворошит ее!
   Защитник тоже выразил протест. Шпрециус  долбанул  клювом  в  сторону
Кона. Господин прокурор не  "субъект"!  А  за  выражение  "клевета"  суд
налагает на свидетеля штраф в пятьдесят марок. И с Коном было покончено.
Допрашивался брат господина Бука. Ядассон сразу же спросил его:
   - Свидетель Бук, общеизвестно, что ваше предприятие приносит вам одни
убытки. На какие средства вы живете?
   В зале поднялся такой ропот, что Шпрециус счел необходимым вмешаться:
   - Господин прокурор,  ваш  вопрос,  мне  кажется,  не  имеет  прямого
отношения к делу.
   Но у Ядассона на все был готов ответ:
   - Господин председатель, для прокуратуры важно установить  факт,  что
свидетель находился в материальной зависимости от своих родственников, в
особенности от обвиняемого, своего зятя.  На  этом  основании  мы  можем
судить о надежности показаний свидетеля!
   Высокий, элегантный Бук стоял с поникшей головой.
   - Этого достаточно, - заявил Ядассон, и Шпрециус отпустил свидетеля.
   Его пять дочерей, под перекрестными взглядами толпы, прижались друг к
другу, как  овцы  в  бурю.  Люди  попроще,  сидевшие  наверху,  злорадно
пересмеивались. Шпрециус снисходительно призвал к  спокойствию  и  велел
ввести свидетеля Гейтейфеля.
   Как только Гейтейфель поднял руку, чтобы  произнести  слова  присяги,
Ядассон драматическим жестом тоже вскинул вверх руку.
   - Раньше я попросил бы свидетеля ответить на вопрос: признает ли  он,
что  своей  поддержкой  высказываний,  представляющих  собой  преступное
оскорбление величества, он одобрил их и еще более заострил?
   - Ничего я не признаю, - ответил Гейтейфель.
   Тогда Ядассон предъявил ему  протокол  показаний  на  предварительном
следствии.
   - Ходатайствую перед судом о недопущении данного свидетеля к присяге,
- повысил он голос, - как заподозренного в причастности к  преступлению.
- И еще пронзительнее: - Полагаю, что судом уже установлен образ  мыслей
свидетеля.  Свидетель  принадлежит  к   категории   людей,   справедливо
названных его величеством бродягами, не помнящими родства  .
Помимо этого, свидетель Гейтейфель  на  сборищах,  которые  он  называет
воскресными собраниями свободных людей, усердно проповедует  отъявленный
атеизм,  из  чего  само  собой   вытекает   его   отношение   к   нашему