жути, представляя себе привидение, обитавшее в замке. Но теперь  не  эти
детские  фантазии  занимали  его;  теперь,  едва  выйдя  на  шоссе,   он
сворачивал на гаузенфельдскую дорогу. Это  происходило  будто  случайно,
незаметно для него самого, - ему не хотелось, чтобы кто-нибудь ненароком
увидел его здесь. Но он ничего  не  мог  поделать  с  собой,  -  большая
бумажная фабрика влекла его, как запретный рай, ему хотелось  подойти  к
ней как можно ближе, обойти кругом,  подсмотреть,  что  делается  за  ее
стенами... Как-то вечером, когда было уже совсем  темно,  его  вспугнули
чьи-то голоса. Он едва успел прыгнуть в канаву и присесть на корточки. В
ту минуту, когда люди, вероятно, запоздавшие служащие фабрики, проходили
мимо Дидериха, он крепко зажмурил глаза от страха и смутной боязни,  как
бы горящее в них вожделение не выдало его.
   Все еще с сильно бьющимся сердцем Дидерих дошел до городских ворот  и
тут решил поискать, где бы выпить  кружку  пива.  В  углу,  за  выступом
стены, находился грязный,  покосившийся  от  старости  трактир  "Зеленый
ангел", заведение самого низкого пошиба и весьма дурной  славы.  Дидерих
увидел, как  под  его  сводчатым  входом  промелькнула  женская  фигура.
Внезапно охваченный жаждой приключений,  он  ринулся  за  ней.  Попав  в
полосу красноватого света, отбрасываемого фонарем, женщина, лицо которой
было скрыто вуалью, хотела заслониться еще  и  муфтой;  но  Дидерих  уже
узнал ее.
   - Добрый вечер, фрейлейн Циллих!
   - Добрый вечер, господин доктор!
   И вот оба, раскрыв от неожиданности рот,  стоят  друг  против  друга.
Кетхен заговорила первая, начала что-то плести о детях, живущих  в  этом
доме, - ей, мол, поручено  привести  их  в  воскресную  школу  ее  отца.
Дидерих хотел  было  что-то  сказать,  но  она  буквально  засыпала  его
словами. Нет, дети, собственно говоря, живут не здесь,  но  их  родители
бывают  в   этом   трактире,   а   от   них   надо   все   скрыть,   это
социал-демократы... Она без конца что-то измышляла, и  Дидерих,  который
все еще боялся, что его могут поймать  на  месте  преступления,  наконец
сообразил, что Кетхен попала в еще более  щекотливое  положение.  Он  не
стал объяснять, какими судьбами оказался  здесь,  а  попросту  предложил
зайти  в  "Зеленый  ангел"  и  там  подождать   детей.   Она   испуганно
отказывалась что-либо съесть или выпить, но Дидерих, уже  не  спрашивая,
заказал пиво для себя и для нее.
   - За ваше здоровье! - сказал он и в ироническом  выражении  его  лица
явно сквозило воспоминание об их последней  встрече  в  уютной  гостиной
пасторского дома, когда они чуть было не обручились. Кетхен то краснела,
то бледнела под  своей  вуалью  и  расплескивала  пиво.  Она  растерянно
вскакивала со стула и порывалась уйти; но он загнал  ее  в  угол  позади
стола и широко расселся перед ней.
   - Дети, наверное, скоро придут, - благодушно говорил он.
   Но вместо детей пришел Ядассон, он вдруг вырос перед ними и застыл на
месте, точно каменное изваяние. Застыли и  Дидерих  с  Кетхен.  "Значит,
все-таки правда", - подумал Дидерих. У Ядассона, вероятно, мелькнула эта
же мысль; ни тот, ни другой не нашлись, что сказать друг  другу.  Кетхен
снова завела свое - о  детях  и  воскресных  школах.  Голос  у  нее  был
молящий, она чуть не плакала. Ядассон слушал ее с  недовольной  миной  и
даже не удержался от замечания, что тут ничего не  разберешь,  сам  черт
ногу сломит, - и инквизиторским взглядом уставился на Дидериха.
   - В сущности, - сказал Дидерих, - все очень просто,  фрейлейн  Циллих
ищет здесь детей, а мы оба ей помогаем.
   - А заполучит ли она хоть одного, этого  нельзя  сказать,  -  съязвил
Ядассон.
   - И от кого - тоже нельзя сказать, - ответила Кетхен.
   Мужчины поставили свои стаканы на  стол.  Кетхен  перестала  хныкать,
даже подняла вуалетку и удивительно  светлыми  глазами  смотрела  то  на
одного, то на другого. Голос ее звучал теперь безбоязненно звонко.
   - Ну что ж, раз вы оба  здесь!  -  сказала  она,  взяла  сигарету  из
портсигара  Ядассона  и  опрокинула  в  себя  коньяк,   стоявший   перед
Дидерихом. Теперь пришла его очередь диву  даваться.  Ядассону,  видимо,
второе  лицо  Кетхен  было  не  в  новость.  Они  долго  перебрасывались
двусмысленными замечаниями, пока Дидерих не накинулся на Кетхен.
   - Сегодня я вас узнал досконально! - крикнул он и ударил  кулаком  по
столу.
   Кетхен тотчас же заговорила тоном светской дамы:
   - Что вы хотите этим сказать, господин доктор?
   - Полагаю, что вы не посягнете на честь дамы? - поддержал ее Ядассон.
   - Я хотел лишь сказать, - пробормотал Дидерих, - что фрейлейн  Циллих
мне теперь нравится больше. - Он растерянно таращил глаза. - Еще  совсем
недавно, когда мы едва  не  обручились,  она  мне  и  вполовину  так  не
нравилась.


   Кетхен расхохоталась - расхохоталась от всего сердца. Дидерих даже не
подозревал, что она умеет так смеяться. Этот смех приятно согрел его, он
засмеялся вместе с ней. Ядассон не отстал,  и  все  трое,  извиваясь  от
хохота, крикнули кабатчику, чтобы подал еще коньяку.
   - Ну, мне пора, не то папаша явится  домой  раньше  меня,  -  сказала
Кетхен. - Он  отправился  на  обход  больных,  он  раздает  им  вот  эти
картинки. - Она вытащила из сумочки две ярко  раскрашенные  открытки.  -
Возьмите на память.
   Ядассону досталась грешница Магдалина. Дидериху - агнец  с  пастухом.
Дидерих был недоволен.
   - Я тоже хочу грешницу.
   Кетхен порылась в сумочке, но не нашла больше грешниц.
   - Придется довольствоваться овечкой, -  решительно  сказала  она,  и,
взявшись под руки, все трое,  -  Кетхен  между  мужчинами,  -  вышли  из
кабачка.
   Кетхен затянула псалом,  мужчины  подхватили,  и  так,  спотыкаясь  и
отклоняясь то к одной стороне улицы, то к другой, они тащились по скудно
освещенной Геббельхенштрассе. На первом же углу Кетхен объявила, что  ей
нужно торопиться, и нырнула в переулок.
   - Прощай, овечка! - крикнула она Дидериху, который порывался  догнать
ее.
   Ядассон крепко держал  его  и,  заговорив  вдруг  голосом  блюстителя
государственного порядка, стал внушать,  что  все  это  не  больше,  чем
безобидная шутка.