обнаруживаем только пр. ненормальному поведению. И в самом деле, среди
характерных аномалий поведения душевнобольных сколько замечаем мы
признаков, которые ныне исследователи реликтовых гоминоидов (палеоантропов)
описывают как свойства последних. Например, ночное блуждание (лунатизм),
летаргия и длительный неглубокий сон или дремотное состояние, гебефрения --
беспричинный смех и ряд других .

Но нам сейчас важен один, причем негативный признак всех психических
патологий: они воспроизводят эволюционную стадию невнушаемости, т. е. не
контрсуггестивность, а досуггестивность. Впрочем, здесь есть элемент
оборонительной функции, как бы забронированность от суггестивной (или,
может быть, лишь интердиктивной) работы возникающей второй сигнальной
системы. Видимо, это как раз и восходит к нейропсихическим чертам
палеоантропов эпохи дивергенции.

Дело не в содержании тех или иных маний и бредов: воображает ли себя
больной Христом, Наполеоном или Гитлером, воображение тут в любом случае
подкрепляет или оформляет его психическое состояние закрытости для внушения
с чьей бы то ни было стороны ("выше всех"). Существенна и стабильна только
эта функция, а не исторически случайная личина: уподобление себя великому
человеку облегчает невнушаемость, а не является ее конечной причиной.
Психопатология сверхактивности и слабой активности имеет тот же общий
признак: "защищенность" от внушения; я ставлю это слово в кавычках, так как
внушение вовсе не обязательно отождествлять с причинением ущерба, оно
вполне может играть и обратную роль. Вот почему это свойство палеоантропов
правильно называть досуггестивным -- они были просто еще вне социальных
контактов, еще не обладали собственно второй сигнальной системой даже в
зачаточной форме.

Из сказанного есть, как выше отмечено, лишь совсем немного исключений:
микроцефалы и дебилы обладают повышенной внушаемостью; криминалистике
известно, что преступники широко используют дебилов как свое орудие,
злоупотребляя их внушаемостью. Дебильность -- самая слабая степень
олигофрении. Но ведь суггестивная функция еще не есть зрелая вторая
сигнальная система, она принадлежит кануну или началу второй сигнальной
системы. Тем самым эта сверхвнушаемость при некоторых прирожденных
психопатиях все же свидетельствует о том, что на каком-то этапе или в
какой-то части популяции было нормой в мире поздних палеоантропов или,
может быть, ранних неоантропов. Мы можем даже предположить, что в их
отношениях боролись между собою эти две тенденции: асуггестивность и
гиперсуггестивность.

Итак, психически больные люди -- это неизбежное, по законам генетики,
воспроизведение в определенном маленьком проценте человеческих особей
отдельных черт предкового вида -- палеоантропов. Речь идет ни в коем случае
не о широком комплексе, тем более не о полноте черт этой предковой формы, а
лишь о некоторых признаках, самое большее -- о группе необходимо
коррелированных признаков. Точно так же у других человеческих особей
воспроизводится, скажем, обволошенность тела без всяких других
неандерталоидных симптомов, у иных -- некоторые другие черты морфологии.
Совсем попутно отметим, что вследствие существенно иного генетического
механизма отдельные неандерталоидные признаки проявляются в старости,
причем у женщин статистически несколько чаще.

Те люди, у которых в сильной форме воспроизводятся некоторые
нервнопсихические черты предковой формы, попадают в категорию психически
больных, т. е. в ведение психиатрии. Как мы уже обобщили, это в основной
массе так или иначе невнушаемые (неконтактные) личности. С точки зрения
норм нашей человеческой жизни это очень большое несчастье. Но нас
интересует их симптомокомплекс лишь как памятник жизни существ, еще не
перешедших в людей: психотики в условиях клиники или дома, загородившись от
внушения, тем вынуждают обслуживать себя. Эти индивиды как бы вырываются из
сети внушений, заставляющих людей действовать не по стимулам первой
сигнальной системы и животного самосохранения. Они не могут умереть, ибо
окружены заботой других. В положении психотика, таким образом, есть нечто
генетически напоминающее паразитизм при вполне здоровом теле.

В мире животных нет психопатологии. Неврозы во всем предшествовавшем
изложении сознательно элиминировались. Но и неврозы у животных могут быть
только экспериментальными, т. е. в искусственно созданных человеком
условиях. В природной обстановке животное-невротик было бы обречено на
быструю гибель.

Целая цепь ученых от Уоллеса до Валлона доказывала и доказала, что
человеческое мышление не является линейно нарастающим от животных предков
полезным свойством; напротив, оно и в антропогенезе, и в онтогенезе у
ребенка сначала вредно для каждого индивидуального организма, делает его
беспомощнее по сравнению с животным; лишь дальнейшее его преобразование
понемногу возвращает ему прямую индивидуальную полезность. Но как же, если
исключить всякую мистику, объяснить это "неполезное" свойство? Ведь
естественный отбор не сохраняет вредных признаков, а нейтральным признаком
данное свойство не назовешь. Возможно лишь одно объяснение: значит, оно
сначала было полезно не данному организму, а другому, не данному виду
(подвиду, разновидности), а другому. Следовательно, надо изучить,
во-первых, кому и почему это свойство у других было полезно, во-вторых, как
они, заинтересованные, это свойство других закрепляли, удерживали,
навязывали.

Мы не можем с помощью сказанного в этом разделе восстановить точную схему
дивергенции троглодитид и гоминид, начавшуюся еще в мире поздних
палеоантропов н завершившуюся лишь где-то при переходе от ископаемых
неоантропов к современным. Мы можем лишь совершенно предположительно
допустить, что поздние мустьерцы, в высочайшей мере освоив сигнальную
интердикцию в отношении зверей и птиц, наконец, возымели тенденцию все
более распространять ее и на себе подобных. Эта тенденция в пределе вела бы
к полному превращению одних в кормильцев, других в кормимых. Но с другой
стороны, она активизировала и нейрофизиологический механизм
противодействия: асуггестивность, неконтактность.

Моя задача состоит не в предвосхищении этих будущих палеопсихологических