денег, оттого что живут в нужде, но заработанные гроши на ветер не  бросают.
Все копят на покупки и в один прекрасный день, опьянев от радости,  набирают
всякой всячины, залезают в долги и разоряются. Кто  поумнее  и  расторопнее,
тот дает деньги в рост, наживается на этой жажде  приобретательства,  будучи
в полной уверенности, что земля к нему вернется по даровой цене, потому  что
рано или поздно клиент обанкротится. Оттого-то некоторые  крестьяне  выходят
в богачи, а большая  часть  идет  по  миру.  Да,  такова  печальная  изнанка
естественного  отбора.   Ведь   эти   люди   живут   инстинктами,   роковыми
инстинктами, почти теми  же,  что  заставляют  цвести  эти  яблони.  Поэтому
крестьяне и не интересуют меня. Я  охотно  помогаю  калекам,  вдовам,  малым
детям и юродивым, а здоровые люди пускай сами выпутываются. Их  упрямству  и
ослы позавидуют.
     - А есть что-нибудь интересное в деревне, сударыня?
     - Ничего решительно. Люди  ездят  в  деревню  из-за  хорошего  воздуха,
чтобы поправить здоровье и денежные дела. Так уж заведено, что  все  уезжают
из Парижа в ту пору, когда  он  вполне  сносен.  Знаете,  раз  другие  едут,
значит, и тебе надо ехать.
     Я заметила,  что  эта  беседа  порядком  наскучила  маркизе,  и,  желая
развеселить ее, спросила:
     - Неужели  тут  нет  какого-нибудь  смешного  соседа,  над  которым   и
подшутить не грех?
     - Никого нет, дорогая, увы! Какие там шутки,  когда  здесь  свили  себе
гнездо  только  распутство  или  несчастье!  Все  ваша  милая   цивилизация!
Понастроили железных дорог, и от былой провинции скоро следа  не  останется.
Скоро провинциалов днем с огнем не сыщешь. Уж не знаю, куда и  ехать,  чтобы
хоть плохонького найти. Теперь деревенский буржуа ничем  не  уступит  буржуа
из Маре, а светский человек везде себе найдет салоны  не  глупее  парижских.
То, что я смолоду повидала в деревне, того нынче и в помине нет.
     - А кого вы там видели, расскажите!
     - Кого? Очень колоритные личности там  жили,  буржуа,  которые  по  три
года готовились к тому, чтобы раз в жизни провести месяц в Париже.  А  перед
тем еще завещание  составляли,  дорогая  моя!  Я  вовсе  не  шучу  и  готова
насчитать двадцать человек, которые и по сей день еще живы. Кого я близко  в
то время знала, так  это  наших  деревенских  "бар"  -  так  их  в  ту  пору
величали, не иначе!  Славные,  добрые  дворянчики  были!  В  годы  революции
учиться они не могли и, как  средневековые  сеньоры,  похвалялись  тем,  что
едва умеют расписаться.  С  виду  они  больше  крестьян  напоминали:  носили
грубое платье, даже сабо иногда, и пудрились, между прочим. Только  не  было
в них этой  крестьянской  нерасторопности  и  притворного  смирения,  ходили
эдакими спесивыми фанфаронами, всем были недовольны,  честили  правительство
с утра до вечера. Мы с сестрой очень веселились, глядя на них,  -  были  еще
девчонками, о политике понятия не вмели. Помню, как мы  прыскали  со  смеху,
когда эти несчастные дворянчики грозились отомстить господину  Буонапарту  и
клялись, что шпаги у них не заржавели. В ту пору соседи виделись  реже,  чем
сейчас, зато гостили друг у друга подолгу. Приезжали  на  неделю  с  лишком,
поневоле приходилось дружить со скучными людьми, которые при случае  платили
вам за это преданностью. Из-за бездорожья такой дворянин делал по  восемь  -
десять миль верхом на лошадях,  жена  его  восседала  за  ним  на  лошадином
крупе, а впереди  иной  раз  сидел  и  ребенок.  Заглядывали  и  деревенские
франты, одетые под стать "картавым щеголям" 1810 года, непременно верхом,  в
белых чулках и лакированных туфлях-лодочках, скрытых под толстыми  суконными
панталонами, которые застегивались сверху донизу;  перед  тем  как  войти  в
гостиную, их  снимали  на  конюшне.  Впрочем,  оно  гораздо  приличнее,  чем
приходить с утренним  визитом  в  ботфортах  и  лосинах,  от  которых  разит
лошадью. Однако нынешние дамы этого не замечают: от  вонючих  мужских  сигар
им, видно, носы заложило. У сегодняшнего сельского дворянчика вид,  конечно,
намного отесанней, чем у тех, о ком я говорю:  он  знает  то,  о  чем  нынче
говорят в обществе: читает газеты, получил  образование  или  несколько  раз
наведался в большие города, словом - пообтерся в  светском  потоке,  который
все булыжники обтачивает  на  один  манер.  От  него  не  услышишь  наивного
вздора, который прежде забавлял всех: он не спросит вас,  можно  ли  вечером
появиться в Париже на улице, не опасаясь разбойников, и правда  ли  то,  что
по Елисейским полям гуляют голые женщины. Он уже не  целует  вашу  перчатку,
перед тем как передать ее вам, но он ее и не поднимает. Легкомысленных  особ
он больше не презирает, зато презирает всех женщин зараз, а воров просто  не
боится. Зачем их бояться, если в кармане у него ни гроша, да и приезжает  он
в Париж только затем, чтобы играть на бирже или взять  деньги  под  залог  у
ростовщиков-евреев.
     Я умышленно воспроизвела кусочек нашего разговора, сестрица,  чтобы  ты
поняла, в каком черном цвете видит маркиза нашу современность. Ты  заодно  и
составишь  представление  о  нашей  жизни,  "пустословия"  которой,  как  ты
пишешь, никогда не сможешь понять. О чем  бы  ни  зашла  речь,  маркиза  все
подвергает критике, иногда веселой и добродушной,  а  подчас  язвительной  и
злой. Она слишком много говорила в своей жизни, чтобы быть  счастливой.  Она
всегда  думала  вслух  совместно  с  двумя,  тремя,   а   то   и   тридцатью
собеседниками зараз, не имея ни минуты собраться с мыслями. Разве так  можно
растрачивать  себя?  Не  успеваешь  даже  задаться  вопросом,   все   только
поддакиваешь - иначе спор прекратился  бы,  а  беседа  иссякла.  Вынужденная
вести эти словопрения, я не устояла бы  перед  сомнениями  и  отвращением  к
себе подобным, если бы у меня не было  в  распоряжении  целого  утра,  чтобы
прийти в себя  и  сосредоточиться.  Хотя  остроумие  и  доброта  госпожи  де
Вильмер скрашивают наше бесплодное времяпрепровождение,  я  жду  не  дождусь
приезда  маркиза,  который  хоть  изредка  сможет  присоединиться  к  нашему
праздному велеречию".


     Маркиз  и  вправду   приехал   через   неделю,   приехал   озабоченный,
отрешенный, и Каролина нашла, что  с  ней  он  обходится  особенно  холодно.
Маркиз сразу же погрузился в свои любимые занятия и появлялся  только  перед
обедом; его поведение огорчало Каролину, так как она видела, что маркиз  еще
тверже, чем прежде, отстаивает свои убеждения в  споре  с  матерью,  приводя
этим в восторг госпожу де Вильмер,  больше  всего  боявшуюся  замкнутости  и
молчаливости  Урбена.  Заметив,  что  нет  необходимости  поддерживать   эти
беседы, и думая, что она  скорее  стесняет  маркиза,  нежели  помогает  ему,
Каролина стала избегать его общества и позволяла  себе  уходить  по  вечерам
раньше, чем обычно.


IX