убедительно ему сейчас доказывал, что только  тот  хозяин  своего  будущего,
кто отказался от честной игры.
     - Теперь ты понимаешь,  как  это  серьезно,  -  закончил  свой  рассказ
герцог. - Я запутался в собственных силках и страшно мучаюсь. Помощи у  тебя
я не прошу, но во имя нашей дружбы,  заклинаю,  брат,  отстранись  от  этого
дела, так как если ты напугаешь мадемуазель  де  Сен-Жене,  я,  может  быть,
совсем потеряю душевное равновесие и тогда уже ни за что не ручаюсь; а  если
ты уговоришь меня от нее  отказаться,  в  отчаянии  она  способна  совершить
какое-нибудь безумство и тем уронить себя в глазах нашей матери. Раз уж  все
так запуталось, нам остается лишь уповать на случаи,  который  внезапно  все
уладит. Только ты не вмешивайся и твердо верь, что при всех  обстоятельствах
я поведу себя так, что  не  нарушу  ни  материнского  покоя,  ни  требований
оказанного тобой гостеприимства.


XI

     Пока герцог делал эти  тягостные  для  маркиза  признания,  госпожа  де
Вильмер вела с Каролиной беседу, которая если не потрясла ее, то, во  всяком
случае, не обрадовала. Всецело поглощенная своим замыслом, маркиза  выказала
такое  семейное  тщеславие,  о  котором  ее  молодая  наперсница   даже   не
подозревала.  Больше  того  -  в  маркизе  Каролина  ценила   прежде   всего
бескорыстие и смирение перед утратой  состояния,  этим  ударом,  которым  ее
поразила судьба. Теперь Каролине пришлось горько разочароваться и  признать,
что вся благородная философия маркизы - лишь маскарадный костюм, красивый  и
ловко сидящий. Это,  однако,  не  означало,  что  маркиза  была  лицемеркой.
Будучи на редкость сообщительной,  она  не  умела  заранее  обдумывать  свой
слова: уступая минутному расположению духа и не замечая своей  нелогичности,
маркиза утверждала, что предпочла бы умереть с голоду, чем  видеть,  как  ее
сыновья идут на всякие низости ради богатства, но тем  не  менее  умирать  с
голоду очень тяжело, что ее теперешняя жизнь -  сплошные  лишения,  а  жизнь
маркиза - настоящая пытка и что, наконец, не может человек чувствовать  себя
счастливым, когда доход его меньше двухсот тысяч ливров в год,  пускай  даже
при этом он гордится чистой совестью и незапятнанной честью.
     Каролина  сочла  возможным  вставить  несколько  общих  возражений,  но
маркиза живо отмела их.
     - Разве не само собой  разумеется,  -  говорила  она,  -  что  отпрыски
знатных семейств  должны  первенствовать  над  всеми  прочими  общественными
сословиями? Это должно быть для вас как догматы веры - ведь вы же  дворянка.
Вам-то следует понимать, что людям благородного звания не только нужно,  но,
вероятно, даже обязательно жить на широкую ногу и что чем выше их  положение
в обществе,  тем  необходимее  им  располагать  состоянием,  приличествующим
родовитому дворянину. Когда я вижу, как маркиз сам рассчитывается со  своими
арендаторами, и даже вникает в  подробности  всяких  кухонных  дел,  клянусь
вам - сердце мое  обливается  кровью.  Кто  знает  о  нашем  разорении,  тот
восхищается маркизом, который старается ни в чем мне не отказывать, но  тот,
кому беда наша неведома, наверняка считает нас скрягами, и мы в  его  глазах
просто-напросто мещане.
     - Мне ваша жизнь всегда казалась достойной, даже великолепной, но  если
она вас так удручает, дай бог, чтобы этот брак удался. Ведь  если  возникнут
затруднения, сколько  вам  опять  понадобится  душевных  сил!  Но  если  мне
дозволено иметь собственное мнение...
     - Всегда нужно иметь собственное мнение. Говорите, дитя мое.
     - Так вот, я думаю, что  благоразумнее  и  вернее  всего  считать  ваше
теперешнее  положение  вполне  приемлемым,  не  отказываясь  при   этом   от
задуманного брака.
     - Все наши разочарования -  пустяки,  дорогая.  А  вы  боитесь,  что  я
разочаруюсь? Но от этого не  умирают,  зато  надежда  вселяет  силы.  Однако
почему вы сомневаетесь в успехе этой затеи?
     - О, я ничуть не сомневаюсь, - ответила Каролина, -  да  и  отчего  мне
сомневаться, если,  судя  по  рассказам,  мадемуазель  де  Ксентрай  -  само
совершенство.
     - Она и в самом деле совершенство.  Посудите  сами:  она  не  стремится
увеличить свое состояние и превыше всего почитает добродетель.
     "По-моему, это не очень трудно", - подумала Каролина,  но  смолчала,  и
маркиза заговорила вновь:
     - Да и само имя Ксентрай! Знаете ли вы, душечка моя, как оно знатно,  и
понимаете  ли,  что   если   такая   родовитая   особа   обладает   высокими
достоинствами, то  никто  с  ней  не  может  сравниться.  Впрочем,  как  мне
случалось замечать, вы не вполне убеждены в том,  что  происхождение  ставит
нас выше всех других. Вы, вероятно, много  об  этом  думали  и  перемудрили.
Остерегайтесь, дитя мое, новомодных предрассудков  и  тщеславных  притязаний
нынешних выскочек! Что  они  там  ни  делай  и  ни  говори,  а  простолюдину
недоступно истинное  душевное  благородство  -  врожденная  расчетливость  и
скупость убивает его в зародыше. Человек низкого происхождения ни за что  не
пожертвует состоянием и жизнью во имя веры, идеи, короля,  во  имя  семейной
чести... Из честолюбия он способен на славные деяния, но  им  всегда  движет
своекорыстие. Не обольщайтесь на этот счет.
     Маркиза так запальчиво защищала права высокого происхождения,  что  это
несколько покоробило Каролину. Она сумела переменить тему разговора,  но  за
обедом только и думала о том,  что  ее  добрая  приятельница  и  престарелая
приемная мать беззастенчиво причисляет ее к людям низшего разбора.
     И такое она заявила при ней - дочери дворянина, которая душой  и  телом
чтит кодекс  нравственных  правил!  Каролина,  правда,  твердила  себе,  что
дворянский   род   ее   действительно   захудал:   ее   предки,    старинные
провинциальные эшевены, были возведены в  дворянство  при  Людовике  XIV;  у
отца  Каролины  был  титул  шевалье,  чем  он  нисколько  не  гордился.  Она
прекрасно  понимала,  что  презрение   маркизы   к   людям   более   низкого
происхождения совершенно очевидно и что бедная девушка,  к  тому  же  мелкая
дворянка, была в ее глазах вдвойне ничтожной особой.
     Это открытие не пробудило в мадемуазель де Сен-Жене  глупой  обиды,  но
ее   врожденное   чувство   самоуважения    взбунтовалось    против    такой
несправедливости, которую вдобавок ей торжественно  навязывали,  точно  долг
ее совести.
     "Неужели моя нищенская, самоотверженная, трудная и  все-таки  радостная
жизнь, -  раздумывала  Каролина,  -  мой  добровольный  отказ  от  житейских
удовольствий ничто  по  сравнению  с  подвигом  какой-то  Ксентрай,  которая
готова выйти замуж за достойнейшего человека, удовольствовавшись  двумястами
тысячами годового дохода? Она - мадемуазель де Ксентрай,  поэтому  ее  выбор
выше всех похвал; я всего-навсего Сен-Жене, поэтому моя  жертва  низменна  и